– От! – обрадованно заявила Алена Тарасовна. – Зрозумив, байстрюк? Нэ хочэ вона с тобою розмовляты…
В комнату снова вошла Дуня. В руках она держала иголку и нитку.
– Давайтэ я вам пуговицу прышью, – сказала она, подходя к Илье Наумовичу. – А то вона у вас болтается.
Она оторвала от пиджака Ильи Наумовича болтавшуюся на нитке пуговицу и, чуть прижавшись к гостю, принялась неторопливо пришивать ее обратно.
– Рятуйтэ [6] ,– только и проговорила Алена Тарасовна. – Ой, люды рятуйтэ, мэни плохо… Дайтэ мэни вальерьянки, чы я зараз всех повбываю…
– Мама, зачем вам валерьянка, когда есть водка, – улыбнулся Илья Наумович. – Папа, налейте ей. Мама, выпейте и успокойтесь.
Алена Тарасовна не то чтобы успокоилась, но залпом опрокинула свою рюмку.
– Выпейте еще, не мелочитесь, – улыбнулся Илья Наумович. – Давайте пить и радоваться. Я же вижу, какая у вас огромная душа.
– С чого ты взяв, опудало [7] , шо у меня огромная душа?
– Ну не может же такое роскошное тело совсем пустовать. Чем-то ж вы его заполняете помимо борща. Ваше ж сердце должно прыгать от восторга при виде нас с Дунечкой. – Он нежно прильнул к своей избраннице, которая привычно зарделась, но даже не подумала от него отстраниться. – Вы мне лучше скажите, где вы еще видели такое счастье?
– В гробу, – ответила Алена Тарасовна. – В гробу я бачыла такое щастя.
– Мама, не спешите в свой гроб, пожалейте землекопов. В этом маленьком городке на вас не хватит скорбной земли. Лучше послушайте свое сердце. Что оно вам говорит?
– Воно мэни говорыть взяты дрын и отдубасить тебя поперек твоейи наглойи спыны! Дунэчко, богыня моя, – Алена Тарасовна с последней надеждой глянула на дочь, – он жэ старый, нэкрасывый еврэй. Якбы щэ еврэй як еврэй був, а то ж юродивый! Дарма шо Альтшулер, а жывэ в грымерной пры клубе.
– И я там жыты буду, – тихо сказала Дуня.
Алена Тарасовна охнула и схватилась за сердце.
– А знаете, мама, вы таки правы, – проговорил Илья Наумович, с изумлением разглядывая Дуню. – Ваша дочь действительно богиня.
Свадьбу сыграли через полтора месяца всё в том же обеденном зале санатория. На Илье Наумовиче был новый черный костюм, где все пуговицы были соблюдены в строгости, Дуня в белом свадебном платье и фате казалась если не богинею, то очень весомым воплощением небесного на земле, отец Петро Васильевич был торжествен и решителен до непривычности, зато Алена Тарасовна выглядела бледной тенью самой себя. За короткий этот срок она почти совершенно лишилась власти над дочерью, и даже муж ее, безвольный и безропотный, вдруг точно ожил и встрепенулся, стал временами позволять себе несогласие и уж бог весь откуда завел моду стучать на нее по столу своей курячьей лапкой. Оживленней всех выглядел Павлуша, которого Илья Наумович взял в свидетели. Страшно гордый доверенной ему ролью, Павлуша важничал, раздувал щеки и смертельно надоедал гостям, на все лады расхваливая жениха.