– Что вы! – Лера испуганно вскочила и схватила Эльвиру Борисовну за руку, – Что вы! Бежим отсюда, прошу вас! Умоляю! Бежим скорее.
Заливаясь слезами и буравя Леру взглядом, преисполненным глубоким горем и ненавистью, Эльвира Борисовна вырвала руку.
– Издеваешься… Издеваешься! – запричитала она, – Уйди! Но… Шарлатанка!
Лера опешила:
– Шарлатанка? Я? Но почему?
– Шарлатанка! Изменница! Уйди!
В растерянности Лера молча отошла от постели Эльвиры Борисовны, украшенной номером 3. Наблюдая некоторое время за женщиной, которая лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку и заливаясь слезами, она поняла вдруг, что вся истерика, которую устроила Эльвира Борисовна, была действительно не более чем страхом и беспомощностью, а ее бессвязное бормотание не было показным – женщина и вправду была не в себе. Эльвира Борисовна не готовила никакого плана. Просто она на самом деле ничего не соображала. Просто Лера поняла, что перед ней лежит глубоко больной человек, который настолько ушел в свои бессмысленные, пустые переживания, что не понимал, что происходит вокруг – а она, Лера, его напугала.
Эльвира Борисовна рыдала все тише и тише, пока не замолкла совсем, и опустевший взгляд ее снова не устремился в потолок – так же, как и до этого. Лера нерешительно заглянула ей в лицо, исполненная раскаянием и желанием извиниться, но Эльвира Борисовна не обратила на нее никакого внимания – складывалось такое впечатление, что она сейчас даже не видела Леру, как и ничего из реальных предметов, окружавших ее, сконцентрировав все свое внимание на нереальных, устремив внутренний взор в затопившее ее мозг хаотичное, бессвязное подсознание, крепко-накрепко связавшее ее своими путами и не желающее отпускать.
Лера еще с минуту посмотрела в лицо бедной женщины, после чего тихо отошла от ее постели, нерешительно топчась на одном месте. Ей было стыдно за то, что она обидела ее. Хотя, судя по всему, возможным было то, что та этого даже не поняла в полной мере и, похоже, не запомнит этого инцидента. На самом деле Эльвире Борисовне, судя по всему, все происходящее было глубоко безразлично – абсолютно все, включая Леру. Она была всецело захвачена своим внутренним миром, который лично для нее имел куда больше значимости.
Вместе с тем, помимо чувства вины, в Лерином мозгу забилась, запульсировала еще одна мысль, показавшаяся ей интересной: выходит, доктор Громов врал? Выходит, люди, которых он выставлял за подающие надежды экземпляры, на самом деле являлись ничем иным, как беспомощными, глубоко больными страдальцами? Но что это значит? Означало ли это, что он все это время обманывал ее ради каких-то своих целей или же он просто на самом деле и сам ничего не понимал в медицине? Чему ей было верить?