Однажды был большой обед у маменьки Тодса; приехал также и член совета. Тодса уложили в кровать, но он не засыпал; когда же услышал смех мужчин за кофе, то встал и направился в своём красном фланелевом халатике и ночной рубашке в столовую и примостился около отца, зная, что тот его не прогонит.
– Вот вам одно из удовольствий иметь семью, – сказал отец, давая Тодсу три сливы и наливая воды в стакан, где был кларет, и приказав сидеть смирно.
Тодс медленно сосал сливы, зная, что его отошлют, когда они будут съедены, и отхлёбывал роковую водицу, как светский человек, а сам прислушивался к разговору. Вдруг член совета упомянул в разговоре с начальником какого-то ведомства о законопроекте, произнеся его полное название: «Пересмотренное постановление о риотвари предгорных местностей». Тодс поймал одно туземное слово и, возвысив свой тоненький голосок, сказал:
– Ах, я знаю все об этом. А он уже муррамутед, советник-сахиб?
– Как это? – спросил член.
– Муррамутед – исправлен. Приложите тхекс – постарайтесь сделать приятное Дитта-Муллу.
Член совета встал и сел рядом с Тодсом.
– Что же вы знаете о риотвари, маленький человечек?
– Я не маленький человечек. Я Тодс и все знаю. Дитта-Мулл, и Когао-Лалл, и Амир-Нат, и целая тысяча моих друзей рассказывали мне об этом на базаре, когда я говорил с ними.
– Да, вон как? Что же они говорили, Тодс?
Тодс подобрал ноги под свой красный халатик и сказал на туземном наречии:
– Дайте припомнить.
Член совета терпеливо подождал. Тодс начал с сожалением в голосе:
– Вы не говорите по-нашему, советник-сахиб?
– К сожалению, должен признаться, что нет, – отвечал член совета.
– Ну хорошо, – решил Тодс, – буду объяснять по-английски.
Он с минуту приводил свои мысли в порядок и начал очень медленно, переводя с местного наречия на английский, как многие английские дети, родившиеся в Индии. Напоминаю, что член совета помогал ему вопросами, если он запинался, и, конечно, Тодс не мог бы произнести связно следующей речи:
– Дитта-Мулл говорит: «Это детские речи, и выдумали их дураки». Только я не думаю, чтобы вы были дурак, советник-сахиб, – поспешно прибавил Тодс. – Вы поймали моего козла. Так вот, Дитта-Мулл говорит: «Я не дурак, и зачем сиркар говорит, что я ребёнок. Я могу видеть, хороша ли земля и хорош ли её хозяин. Если я дурак, так грех – мой. Беру я на пять лет землю, беру и жену, и родится у меня сынок». У Дитта-Мулла теперь только одна дочка, только он говорит, что скоро будет и сын. «А через пять лет, по этому новому закону, я должен уходить. Если не уйду, надо брать новые печати и таккус – гербовые марки на бумагу, и это может случиться в самую жатву. Сходить в присутственное место один раз – хорошо, но ходить два раза – иеханул, безумие». И это правда, – серьёзно пояснил Тодс. – Все мои знакомые говорят это. А Дитта-Мулл говорит: «Все новые марки, да плати вакилям и чапрасси, да ходи в разные суды каждые пять лет, а то помещик прогонит. А какая мне надобность ходить? Разве я дурак? Если я дурак и, прожив на свете сорок лет, не умею сказать, хороша ли моя земля, так мне и жить нечего. Ну а вот если новый закон скажет пятнадцать лет, это будет и хорошо и мудро. Мой маленький сын вырастет, а я состарюсь, и он возьмёт эту землю или другую, заплатив всего один раз за марки на бумаге. Только дикк – хлопоты. Мы – не молодые люди, чтобы брать эти земли, а старики не фермеры, а рабочие с небольшой деньгой, и пусть нас оставят в покое на пятнадцать лет. Не дети мы, чтобы сиркар так обращался с нами».