– Мадам! – закричал я хриплым голосом, и я знаю, что мое лицо приняло пепельно-серый цвет, – нам нужно объясниться друг с другом.
– Боже меня избави! – воскликнула она. – Я не желаю пятнать себя объяснением с вами.
– Стыдитесь, мадам, – ответил я дрожащим голосом. – Ведь вы – женщина. Мужчине это стоило бы жизни!
Она презрительно засмеялась.
– Отличные речи, – сказала она. – Я не мужчина, и если вы мужчина, то слава Богу! И вы ошибаетесь, называя меня мадам. Мадам де Кошфоре находится теперь, благодаря вашему отсутствию и вашей глупости, в обществе своего мужа. Надеюсь, что это возбудит в вас досаду, – добавила она, сжимая свои белые зубки. – Надеюсь, что это поощрит вас к дальнейшему шпионству и дальнейшей подлости, господин Мушар [1] , то есть я хотела сказать, господин де Мушар!
– Вы – не мадам де Кошфоре? – воскликнул я, от этой неожиданности забыв весь свой стыд и всю свою ярость.
– Да, мосье, – злобно ответила она. – Я не мадам де Кошфоре. И позвольте мне заметить вам, что я никогда не называла себя ею. Мы очень неохотно говорим неправду. Вы сами обманули себя так искусно, что нам не было надобности дурачить вас.
– А мадемуазель, значит… – пролепетал я.
– Она и есть мадам! – воскликнула она. – Совершенно верно! А я мадемуазель де Кошфоре. И в качестве таковой я покорнейше прошу вас избавить нас от дальнейшего знакомства с вами. Когда мы встретимся снова… то есть, если мы встретимся, от чего, Боже, избави нас, то не смейте говорить со мною, иначе я прикажу своим слугам высечь вас. И не позорьте нашего крова своим дальнейшим пребыванием под ним. Можете ночевать сегодня в гостинице. Пусть не говорят, – гордо продолжала она, – что даже за предательство Кошфоре отплатили негостеприимством, и я отдам соответственные приказания. Но завтра ступайте назад к своему господину, как избитый щенок. Шпион!
С этими словами она оставила меня. Мне хотелось сказать ей что-нибудь, – мне кажется, я нашел бы в своем сердце слова, которые заставили бы ее остановиться и выслушать меня. Я был, наконец, сильнее ее и мог бы сделать с нею, что угодно. Но она так бесстрашно прошла мимо меня, словно мимо какого-нибудь придорожного калеки, что я окаменел. Не глядя на меня, не оборачивая головы, чтобы удостовериться, иду ли я за нею или остаюсь на месте, она быстро пошла назад, и скоро деревья, тень и надвигающийся сумрак скрыли ее от меня, и я остался один.
Я остался один, но злоба душила меня. Если бы эта женщина ограничилась одними упреками или, обратившись ко мне в момент моего торжества, наговорила все то, что мне пришлось выслушать в минуту своего поражения, я бы еще мог это перенести. В каких выражениях она ни стыдила бы меня, я подавил бы свой гнев и простил бы ее.