– Зачем автобус? – насторожился он.
– Так ведь она не знает, что мы отправимся на автобусе! Удивится и начнет расспрашивать, а родители, которые придут провожать детей, могут что-то заподозрить. А если я сама ей скажу, тогда все пройдет спокойно!
Алишер на минутку задумался:
– Скажи автобус. И еще скажи, что это ты заказала.
Дрожащими пальцами Валя покрутила диск. Хоть бы старуха оказалась дома! Милая, дорогая старуха… твой голос сейчас как глоток свежего воздуха, как сигнал из прошлого мира детей, походов и рюкзаков – утерянного, неповторимо счастливого мира…
– Алло, – густым женским басом отозвались на другом конце провода.
– Кира Михална? – встрепенулась Валя. – Здравствуйте, Кира Михална, это я!
– Что с тобой, Валентина? – вскинулась чуткая старуха. – Ты словно колом подавилась! Что-то произошло?
– Нет, все нормально, – еле выговорила она. – Вам показалось. Я только хочу сказать насчет похода…
– Что – насчет похода? Какие-то изменения?
– Будет автобус, Кира Михална. Я заказала в Мосагентстве в кредит. Так что будет автобус, прямо к нашему клубу…
– Валентина, ты что, белены объелась? – возмутилась старуха. – Чем мы будем этот кредит оплачивать?
– Кирочка Михална, – быстро заговорила Валя, боясь, что сейчас Алишер скомандует отбой. – Вы не волнуйтесь, я договорилась, они дадут нам автобус. Не удивляйтесь, когда увидите автобус! Дети поедут на автобусе, раз уж его дали в кредит. И я с ними. Остальное все как договорились, только автобус…
– Заканчивай, – тихо предупредил Алишер.
Хоть бы старуха расслышала на другом конце провода его голос! Но на это не стоило надеяться: она и так была глуховата.
– До свиданья, Кира Михална. Значит, не удивляйтесь, что на автобусе… до свиданья!
– Погоди, Валюша…
Но в ушах директора клуба уже звучали короткие гудки.
Артур Федорович сидел в своем любимом кресле, рассуждая о своей не столь удачной судьбе. Поначалу он мечтал о славе, которая так и не посетила его, даже кратковременным визитом не осчастливила. В молодости было много гастролей по периферии страны (в крупные города не приглашали). Он приобщал к искусству население тружеников колхозов и заводских окраин, вечерами выступал в клубах, днем соблазнял со скуки провинциальных девушек. Тогда он был хорош собой, еще не помят жизнью, а главное – не отмечен той склонностью, которая появилась у него потом на основе любви к античной культуре. Ну и еще, признаться, было желание подняться выше природы, совершить некий выверт над собственным естеством. В театре тогда об этом ходило немало слухов: сплетничали, что такой-то народный и такой-то заслуженный… Он хотел подражать осиянным славой, а в результате – порочная склонность, угрызения совести, отсутствие семьи. Вот и остался один как перст.