Пока я размышляла над тем, где она научилась так высокопарно изъясняться, мой подопечный покинул безопасное убежище и, нахально вскинув голову, шагнул навстречу «Гюрзе».
– Очень мне ваш бал нужен. Скучища и фигня! Вы все в игры играетесь. Хуже маленьких.
– Павел! – оказывается и лощеный Зацепин может быть до отвратности резок. Что-то треснуло в его голосе, как расколовшая скорлупа, и мне на секунду показалось, что он способен при всех ударить белобрысого мальчишку. Наотмашь. До крови.
Наверное, у меня сработал рефлекс. Пашка в один миг был отброшен за спину, а я качнулась вперед и только колоссальным усилием воли сумела остановить изготовившееся к броску тело.
– Простите, Виктор Игоревич, – пробормотала я, смутившись, – не слишком ли суровое наказание для моего подопечного? Ведь он к этому балу так долго готовился…
– Ни фига этот бал мне не нужен, – поспешил встрять неугомонный Пашка, за что и был мною болезненно одернут.
– Вот видите, Ника Валерьевна, – густые брови Виктора Зацепина скорбно поднялись, – он так ничего и не понял. И не поймет, пока не набьет достаточно шишек. Пусть будет так, Павел. Бал тебе не нужен. И ты не нужен на балу. Все просто замечательно. Проведешь сегодняшний вечер в гордом одиночестве.
– И совсем не в одиночестве, – белобрысые волосы мальчишки упрямо встопорщились, даже длинные прядки на затылке. – Я с Никой Валерьевной его проведу.
Прозвучавшая двусмысленная фраза развеселила стоящего в сторонке Николая. Ему пришлось отвернуться, чтобы скрыть широкую ухмылку, – одной бороды для этого было уже недостаточно.
Вот так и получилось, что, когда гости и пресса поодиночке и группами блуждали между белыми колоннами музея, мы с Пашкой Панфиловым сидели в бывшем чулане, перегороженном ширмой с изображением трех надутых павлинов. Он на скрипящей раскладушке, а я на столетней кровати с поющими «Марсельезу» пружинами.
– И что мы теперь будем делать? – проворчала я, неодобрительно поглядывая на идеологического противника старинных танцев. – Помирать со скуки? Даже с Николаем Сергеевичем вашим не поболтаешь – сбежал.
– И правильно. – хмурый Пашка, демонстративно улегся на раскладушку. – Давайте спать, раз делать все равно нечего.
– В семь часов? Нет уж. Есть идея получше. Давай, уедем в город.
Мне до сих пор неясно, что заставило меня произнести эти слова. Неземная тоска в глазах юного бунтаря, поблескивающая всякий раз, когда мимо нашего окна проходили приглашенные на бал гости? Или переполнявшая меня лихорадочная энергия, настойчиво требующая выхода? А может быть, невнятный шепот внутреннего голоса, разобрать который я не могла при всем желании? Тем не менее слово было произнесено, и мой подопечный едва не развалил раскладушку, подпрыгнув от радости.