Матвей вызвал эвакуатор, дал дежурному охраннику денег, чтобы тот проконтролировал загрузку изуродованного автомобиля, и без всякого настроения поплелся играть в теннис с тренером по кличке Калач.
Пламя догорающей свечи трепетало от малейших колебаний воздуха. Вот оранжево-желтый язычок отклонился влево, и яркое прозрачное острие испуганно задрожало в попытке удержать равновесие. Через мгновение, вернувшись на место, пламя колыхнулось в другую сторону и вновь обрело покой. Георгий пристально вглядывался в огонек и медленные капельки свечных слезинок, стекавшие на причудливый айсберг застывшего воска. Георгий привык узнавать по свечному пламени, кто и куда метался в коридоре за его спиной. Впрочем, когда у него пропадало зрение и мир погружался в кромешную тьму, Георгий все равно чувствовал дуновения сквозняка и знал, что творится вокруг. Просто в такие моменты он не работал. Не хватало сил. Он ждал, когда зрение вернется, и был уверен, что это произойдет. Рано или поздно, в зависимости от того, насколько и кому он нужен.
Массивная деревянная дверь в комнату Георгия всегда оставалась приоткрытой – так, на всякий случай, чтобы было понятно: он с ними. За много лет, проведенных в добровольном изгнании, Георгий выработал четкую и ни при каких обстоятельствах не нарушаемую систему правил: его подопечные всегда, в любое время дня и ночи должны были знать, что он на месте. Комната не запиралась, даже когда Профессор спал. Он знал, что может понадобиться в самый неожиданный момент, за исключением тех, когда он посещал детский корпус. Тогда тревожить и отвлекать Георгия было строго запрещено, да и не смели. Никто не смел. Потому что все, кто прошел эту школу и остался жив, понимали: малейшее вмешательство извне может стоить жизни ребенку. Кстати, никаким профессором Георгий не был, да и не стремился, это малые из соседнего дома прозвали его так. Может, их смешил задумчивый вид, длинная седеющая пакля растрепанных волос, допотопные очки, болтающиеся на кожаной веревке с множеством узелков, отстраненный взгляд голубых, почти прозрачных глаз странного человека пугающе огромного роста с лицом инопланетянина. Со спины Георгия можно было принять за гигантского неандертальца, чудом прижившегося в этих глухих местах. Впрочем, где, как не здесь, мог еще выжить неандерталец… Стоило только посмотреть в странные прозрачные глаза, а тем более перемолвиться словом, становилось ясно – неандерталец совсем не тот, за кого его принимают с первого взгляда.
Пламя медленно затухало. Острие огонька притупилось и робко подрагивало в такт падающим восковым каплям. Через несколько секунд в комнате наступила полная темнота. Георгий еще немного посидел за столом, вдыхая смешанный с серым огарочным дымком воздух. Профессор вдруг почувствовал, что совсем скоро кромешная темень снова станет его нормальным миром. Он уже давно не пугался этого состояния – привык. Поначалу предчувствие слепоты вселяло в него животный страх, но природа этого страха была особенной. Георгий не боялся потери зрения, он и без глаз мог свободно передвигаться в своем мире, узнавать каждую травинку, чуять весенний бередящий дух, ориентироваться в несложной деревянной постройке, определять людей по собственным параметрам… отсутствие зрения было чревато другой проблемой – в это время Георгий был бессилен, его предназначение теряло смысл, и время останавливалось ровно на тот промежуток, пока свет не возвращался в глаза. Этот процесс всегда имел разную протяженность, но, по сути, этапы восстановления делились на три равнозначных части: сначала темная пелена просветлялась до туповато-болезненной белизны, затем в белизну начинали пробиваться размытые очертания и смазанные цвета предметов и лиц, и, наконец, когда очертания и цвета становились определенными и ясными, можно было начинать работать. Правда, для Георгия понятия видеть, да и слышать, были не так однозначны, как для простого смертного. Полное прозрение профессора наступало в тот момент, когда он мог различать малейшие колебания в энергетической системе человека, не просто видеть, а чувствовать его, переноситься в чужое, закрытое для прочих, пространство и перемещаться в другом, непонятном для обыкновенного человека, измерении.