Я жутко волновалась, меня била нервная дрожь, и я взяла из шкафа этот мамин индийский платок и закуталась в него. Я необычайно хорошо выглядела, такая тоненькая, летящая, возвышенная, с пылающими от волнения губами и горящим взглядом, в легком голубом индийском шелке (мне очень идет небесный цвет, хотя предпочитаю черный. И зачем я взяла этот платок?) В общем, с тех пор я ни разу его не надевала, даже когда он стал моим. Выну из шкафа, встряхну, и снова - на полку.
А в тот вечер все по очереди разбивали мой рассказ в пух и прах. Соловьев сказал, что ресницы красят не так, как я описала: он каждое утро наблюдает за макияжем жены и знает, а я пишу о том, чего не знаю. Юрий Валентинович мягко возразил:
- У каждой женщины свои методы, все индивидуально, и не надо циклиться только на жене, понаблюдайте за любовницей.
Другие выступали в том же духе, что и Соловьев. А под конец высказался наш староста Чистяков:
- Не пойму, что у Кореневой за жанр? Это что же, мемуары какие-то, что ли? По размеру похоже на рассказ, по остальному мемуары. Смешение жанров – это непрофессионально! Здесь явно отсутствует профессионализм. – Заключил он с апломбом.
Тут я не выдержала и пулей вылетела из аудитории.
На следующий день приятельница рассказала мне, что Трифонов расхвалил мой рассказ, мою манеру писать, и сказал: «А хоть бы и мемуары. А что? Новый жанр: штрих-мемуарчик».
Он иногда пошучивал так, невзначай. Иронизировал.
Ну да, я действительно работала корректором, это когда только что школу закончила. В моей жизни много было всякого, но не писать же обо всем? И никакой это не «штрих-мемуарчик», просто здесь кое-что личное, но совсем немного:
Ой, ну жутко устала она сегодня. Вычиткой завалили - конец квартала, все недоделки пришлось дожать.
После работы шла расслабленно, впитывая в себя оживленный гул улицы, пытаясь отвлечься. Голова раскалывалась, Галя чувствовала, как в висках пульсирует кровь, как шум в ушах то затихает, то снова накатывает, будто волны во время прилива.
Ее слегка пошатывало. Времени еще достаточно, чтобы в кино сходить, или в любимое кафе "Шоколадница". Но ничего не хотелось.
"Поскорей бы добраться до дому. Напиться горячего чаю с сахаром и завалиться в постель..." - всю дорогу от работы до дома думала она. И еще ей думалось: "А наверно, все-таки нельзя делать то, чего не можешь и не любишь. Что не по силам. Только из-за того лишь, чтобы в трудовой книжке красовалось интеллигентное: "корректор"... нельзя... А может, зря я так уж? Что я, хуже других? И к работе привыкну, и в институт поступлю..."