Шу-цу, которому в самом начале досталась струя из газового баллончика, плохо рассчитывая движения, пробивается к балкону. За ним выскакивают двое. Он, не замечая ударов, хватает их за одежду и переваливается вместе с ними за перила.
Аинька бежит к выходу, но натыкается в коридоре на мальчишку с обрезом трубы и запирается в туалете.
Л. Э., раненный в грудь пистолетной пулей, когда шакалы врывались в квартиру, беспомощно лежит у стены. Кто-то подходит к нему сзади и бьет ломом по голове.
А. И. на кухне. Он много выпил, он не спал предыдущую ночь, потому что провел ее на вокзале, а там гоняла бомжей муниципальная милиция; и он спит, а точнее, и не спит уже, но еще и не проснулся; и он видит через плечо, как сзади кто-то замахивается копьем, думает, что это сон, и умирает, так ничего и не поняв, и, уже умерев, всплескивает руками и медленно сползает на пол лицом вниз.
Орлосел забивается в угол и бормочет: «Я случайно, случайно здесь…» На груди у него прячет лицо Еленя, и где-то сбоку визжит Л. С. Когда все кончено, когда сломана дверь в туалет, и Аиньку, превращенного в кусок живого мяса, как котенка, топят в унитазе, — тогда пузатый и его мальчишки обступают Орлосла. Господи, как объяснить мне это? Нет у них жестокости в лицах! Обыкновенные лица, только полные азарта. Л. С. падает на колени и кричит: «Делайте со мной что хотите, но не убивайте!» — «Ладно! — смеется пузатый; смех у него негромкий, спокойный. — Отведите ее в машину к ребятам, пусть делают что хотят». Двое тащат Л. С. из квартиры, а Л. С. вдруг начинает упираться и кричать, и тогда ей зажимают рот — точно, как я На-те. «А этой, — говорит пузатый Орлослу, — ты раздвинешь ноги и будешь держать пошире, чтобы не сдвигала, ты крепкий старик, удержишь». Еленя не сопротивляется, и они наваливаются все разом, и кого-то оттесняют назад, во вторую смену, и самый молодой, косоглазый олигофрен, несчастный городской дурачок — он начинает онанировать, не дожидаясь, пока ему уступят место.
А пузатый участия не принимает, он отходит к открытой балконной двери, смотрит на ночной город и закуривает.
— Апокалипсис — есть метрополизм плюс талонизация всей страны, — говорит он, и до меня с трудом доходит, что обращается он ко мне; ну да, он, конечно же, знает, что я приду и стану рвать эту пленку.
— Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, что я знаю, — продолжает он без тени улыбки. — Стоит ли себя обманывать, будто знание появилось только что? Все мы знали заранее, и ты, и я. Хотели мы того, что вышло в итоге? Нет, такого мы не хотели. Но коли взял крест, неси его до конца. Или приколоти себя к нему, или, если кишка тонка, попроси, чтобы тебя другие приколотили. Желающие всегда набегут. Но что до меня, то я приколачиваться отказываюсь и другим сделать с собой такое не позволю. Надо жить, раз жизнь дана. И тебе мой совет: выбрось сомнения из головы и живи. Живи в свое удовольствие и помни: любая правота относительна, поэтому ты прав во всем и на все времена. — Он вскидывает руку с нарисованным на запястье циферблатом. — Однако я с тобой заболтался, а у меня еще два адреса.