На центральной площади, в девичестве Торговой, а в несчастном замужестве Ленина, стоит храм во имя Успения Пресвятой Богородицы, построенный к столетию Отечественной войны двенадцатого года. Неподалеку от него, в чахлом скверике, высится нечто странное, напоминающее выкидыш зародыш памятника, собранный из железных пластинок с дырочками от советского детского конструктора. Стоял на месте этого зародыша настоящий памятник, установленный в 1844 году. Восьмигранная колонна с победными орлами, куполом и крестом, отлитая из чугуна на Санкт-Петербургском Александровском заводе. А в тридцатом году прошлого века с формулировкой «памятник царским сатрапам»… и до сих пор никак не восстановят. И так и этак — не получается. То ли средства не дошли из-за плохих дорог, то ли мастеров у нас нет, то ли чугуна, то ли совесть очугунела вконец…
Еще рассказывают малоярославчане, что, уходя, Бонапарт оставил своих солдат, прикрывавших отход, и обещал за ними вернуться. И солдаты его ждут. Говорят, видали одного шерамыжника в обтрепанном донельзя гренадерском мундире возле местной закусочной «Завтрак гусара». Приставал к прохожим со словами: «Же не манж дё сант ан». Как же — двести лет он не ел. Нет у нас такого обычая, чтобы пленных не кормить. Однако же, местная газета «Маяк» о нем писала. А раз газета писала — значит, правда.
А в отсутствие сражений Малоярославец тихий уездный городок, знаменитый тем, что проезжал его по пути в Калугу Николай Васильевич Гоголь. И даже остановился попить чаю в трактире при почтовой станции. С тех пор краеведы все спорят, брал ли к чаю Гоголь вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам, или не брал? Есть и такие смелые, что утверждают: не только пирожок, но и мозги с горошком.
Не было в Малоярославце ни обширной торговли, ни каких-нибудь особенных промыслов, ни купцов-миллионеров. Как жили тихо, так и… Но — нет. Нельзя не упомянуть об одном обстоятельстве. Издавна собирали в Малоярославце замечательные урожаи вишен. И возили эту вишню возами в разные города. И в обе наши столицы поставляли. И варенье вишневое, и наливки… Особенно после войны с французом так разрослись вишневые сады в городе, что потом никаким Лопахиным не под силу оказалось их извести. Только заговори с местным жителем о вишнях — уйдешь весь перемазанный в варенье и пьяный от вишневой наливки. Но это если по-доброму. А полком или дивизией, да без приглашения, лучше не являться. Уже приходили. Еле ноги унесли.
* * *
Он стоит на окраине, этот старый деревянный дом. Шесть квартир. Шесть труб на крыше. Шесть дымов из труб. Вот большой, сметанный и солидный дым из трубы Ивана Сергеича, человека положительного и, кажется, даже старшего бухгалтера. Не дым, а колонна дорического ордера. А вот тонкий и слоистый от библиотекарши Елены Станиславовны. Рядом с дымом библиотекарши клочковатый и разлетающийся во все стороны дым из трубы Кольки, слесаря авторемонтной мастерской, а может, и Мишки-токаря из ЖЭКа. Кто их разберет… Хотя… если присмотреться… дым летит не вовсе абы как, а все больше наклоняется к почти незаметному дымку из крайней правой трубы. Как раз эта труба стоит над угловой комнаткой Верки или Надьки (да, точно Надьки. Верка в прошлом году вышла замуж и съехала к мужу в панельную хрущобу) с ситценабивной фабрики. Надька — мечтательная, точно майская сирень, девчонка, с такими откуда ни возьмись персидскими глазами, что соседи про ее мать уж сколько лет болтают, а все остановиться не могут… Надька сидит за столом, ест большой ложкой варенье из прозрачных ягодок крыжовника, читает затрепанный роман про совершенно невозможную любовь, который ей дала Елена Станиславовна, и время от времени так вздыхает, что мигает свет в настольной лампе с треснутым плафоном… Печь понемногу остывает, дымок из трубы истаивает и сливается с предвечерним сиреневым малиновым воздухом…