И верного Асуана, так непочтительно по отношению к досточтимой публике поступившего…
Мои записки об Ирбеке, о цирковой династии Кантемировых подходили к концу, во всяком случае — так мне хотелось думать.
Как бы там ни было, вел я их тридцать лет: чего только за это время не произошло, чего не случилось. Вместе с очередным актом медленно длящейся вот уже второй век русской трагедии, стремительно, как бы с явным опережением изменился нетерпеливый Кавказ, и не в лучшую сторону переменились его насельники…
Несгибаемый романтик, ещё недавно я полагал, что здешние кремни и славянская сталь вместе способны высечь яркое и чистое пламя… что высокая планка горского этикета и лучшие черты русского характера в близком соседстве своем, в ежедневном и ежечасном соревновательном делании добра непременно создадут общий дух издревле ценимого на Кавказе выше храбрости благородства и неиссякаемого милосердия, сострадательного понимания общих бед и братской взаимовыручки…
Этого не случилось.
Не лучшее мы перенимаем один у другого — учимся худшему.
Когда-то я, как притчу, рассказывал мало знающим Кавказ москвичам чуть ли не азбучный пример из «адыге хабзе» — черкесского кодекса чести:
— Магомед, твой сын упал в колодец! — раздается в ауле тревожный крик.
И слышится спокойный ответ:
— Понял, иду барана резать!
Слушатели мои удивлялись: какая, мол, черствость! Вместо того, чтобы бежать к колодцу, отец — за поминальной овцой.
С каким торжеством принимался я объснять: да нет же! Не для поминок баран — для щедрого пира в честь соседей, которые по закону гор обязаны сделать невозможное, но — спасти мальчика…
На это ещё недавно Ирбек надеялся, об этом не однажды с ним говорили: что исповедующие «общечеловеческие ценности» наши отечественные пустобаи ещё посрамлены будут, когда не только Кавказ — вся Россия как от всеобщей порчи, очнется, наконец, от внушенного чужими идолами дъявольского наваждения и вернется к традиционным народным идеалам, к национальным святыням, к древним своим покровителям и защитникам — терпеливцам, праведникам, богатырям и героям.
Но пока, пока…
Как значки для новичков либо слишком доверчивых остались над Кавказом висеть сильно обветшавшие ценности «адыге хабзе» у одних, «намыса» — у других, извечное простосердечие и правдолюбие русских, а под значками этими идет скрытая от глаз жестокая игра без правил: в «бэбэ».
Кто кого «нагрэбэ»…
Падали мы, считай, стремительно и даже как бы с охотой.
Выкарабкиваемся медленно и с превеликим трудом.
Не это ли основное наше занятие последних черных десятилетий: скорбное сопротивление злому чужому обстоянию.