Зинаида Васильевна – высокая, прямая, с тонкими и правильными чертами лица, сероглазая, спокойная, рассудительная, хозяйственная. Никогда не торопится и все успевает.
Петр Фомич – очень общительный, разговорчивый и страстный философ, особенно насчет глобальной политики.
Два месяца я прожил в Пуньках и два месяца ежедневно мы с Петром Фомичом философствовали («хвилософствовали»). Вернее – «хвилософствовал» Петр Фомич, а я был поводом и фоном. Особенно подзадоривал Петра Фомича тот факт, что я преподаю в университете и много ездил по миру, «облапил глобус», как он выражается.
Петр Фомич называл меня по-разному: Училка, Очкан, Лягушка-путешественница, Бегунок, Одиссеюшка и еще много как. Совершенно беззлобно. Просто от любви к яркому, образному слову.
Рассуждал он масштабно и парадоксально. Мир рассматривал как некую коммуналку, между обитателями которой – чисто человеческие отношения. Он говорил: «Китаец» вместо «Китай», «Негр» вместо «Африка», «Мериканец» вместо «Америка». Получалось примерно так:
– Тут какая хвилософия? Мериканец, он что?.. Он Японцу, образно говоря, по заднице атомкой съездил, Японец и стих. Хотел Русскому смазать, а Русский – на дулю тебе: я сам с усам. У нас тоже атомка имеется, вот она, гляди… Курчатов, наш мужик лобастый, бороду-то почесал, бяк-бяк – и готово. Утрись, Мериканец. Плачь, Полосатка. Тот и утерся. А тут еще Ляксеич наш вокруг шарика обмахнул. «Поехали!» – говорит. А что? И поехали. А до того-то еще две русские суки почин учредили. Все это при Хруще было, а Хрущ, конечно, гаденыш еще тот…
– А чего так? (это я)
– Скот порезал. Мясные гонки с Мериканцем затеял. «Догнать и перегнать». Перегнал, холера… У нас в Пуньках, образно говоря, до Хруща на тридесять домов тридесять и пять коров было. Вот так, Очкан!..
– Тридцать шесть, – назидательно вставила Зинаида Васильевна, протирая тарелки.
– Здравствуй, мать! Где ж шестая? У всех по одной и на Слободке по две.
– И тебе, балаболка, не хворать. А у Комковых-то?.. Зорька-рыжуха?.. Комолая, с бельмом?.. Забыл?
– А ну тебя! Пять-шесть… Крохоборка-милиметровщица, – улыбнулся Петр Фомич.
– А ты трепло беззаветное, – ухмыльнулась Зинаида Васильевна. – Попугай, как есть. Рта не закрывает. Один сквозняк словесный. В кишки-то не надуло еще за восимисит лет?
– Иди, умница, кортоплю ставь вариться! – шутливо нахмурился Петр Фомич. – И моркошки со сметанкой натри.
«Моркошка» – значит морковь.
– У-у-у! Нача-альство! Страшно. Прямо трясуся вся!
Зинаида Васильевна встала и не торопясь вышла из комнаты.
– Полвека маюсь с язвой, – счастливо подмигнул мне Петр Фомич, мотнув головой в сторону двери. – Полвека и, образно говоря, три года.