— Насчет остальных не знаю. Я была с Мартой за домом. Девочка как будто почувствовала, что произошло, и мне пришлось долго ее успокаивать. Я не заметила, чем были заняты остальные.
— Остервельт находился в тот момент возле дома?
— Если да, то я его не видела.
— А Карл?
— В последний раз я видела Карла вон в той роще.
— В какую сторону он отправился, когда вы расстались?
— В сторону города, во всяком случае в том направлении.
— Как он вел себя, когда вы с ним говорили?
— Он был расстроен. Я уговаривала его сдаться, но он выглядел испуганным.
— Эмоционально подавленным?
— Трудно сказать. Я видала его и в гораздо более худшем состоянии.
— Вы не уловили никаких признаков того, что он опасен?
— По отношению ко мне — конечно, нет. Такого никогда не было. Он был несколько груб, когда я пыталась удержать его, вот и все.
— С ним часто случались приступы буйства?
— Нет. Я и не говорила, что он вел себя буйно. Просто он не хотел, чтобы его удерживали. Он оттолкнул меня.
— Он не сказал, почему?
— Он сказал что-то о том, что ему надо идти своей дорогой. У меня не хватило времени спросить, что он хочет этим сказать.
— А вы сами-то понимаете, что он имел в виду?
— Нет. — Но глаза ее расширились и потемнели от догадки. — Впрочем, я уверена, что он вовсе не имел в виду убийство своего брата.
— Есть еще один вопрос, который требует ответа, — сказал я. — Мне крайне не хочется задавать его вам сейчас.
Она подняла хрупкие плечи. — Спрашивайте. Если смогу — отвечу.
— Мне сказали, что ваш муж убил своего отца. Умышленно утопил его в ванне. Вы слышали об этом?
— Да, слышала.
— От Карла?
— Не от него, нет.
— А вы верите этому?
Она ответила не сразу. — Не знаю. Это стало известно сразу после того, как Карла госпитализировали — в тот же день. Когда в твою жизнь вклинивается подобная трагедия, не знаешь, чему и верить. Кажется, что мир вокруг тебя рушится. Я еще могла распознавать обломки, но все узоры, ими образованные, были незнакомыми, смыл был уже не тот. И так до сих пор. Ужасно сознаваться в этом, но я не знаю, чему верить. Я жду. Я прождала шесть месяцев, чтобы понять, где мое место в мире, на какую жизнь я могу рассчитывать.
— Вы так и не ответили на мой вопрос.
— Ответила бы, если бы могла. Я попыталась объяснить, почему не могу. Обстоятельства были такие подозрительные и ужасные. — Воспоминания о них, какими бы они ни были, изменили ее выражение лица — оно словно застыло от холода.
— Кто сообщил вам об этом так называемом признании?
— Шериф Остервельт. Тогда я считала, что он лжет по причинам, мне неизвестным. Возможно, я пыталась найти разумное объяснение просто оттого, что не могла смотреть правде в глаза — не знаю.