Не сказав ни слова, я развернулся и поторопился наружу. В конце концов, я оказался в заснеженном дворе, где стояли ржавые детские качели, болевшие артритом. Дети не качались на них. На улицах почти никогда не было детей.
Единственными источниками света был высоченный фонарный столб, лениво освещавший округу, а также пара-тройка звезд (кстати, большего количества на небе я не видел ни разу, только на фотографиях). Я бы с превеликой охотой полюбовался на снег в свете фонаря, но я не духовно богатая дева, встречающаяся с капитаном школьной футбольной команды, поэтому вот что я сделал — я просто достал еще одну сигарету, взял зажигалку и размашистым жестом, будто бы выделываясь перед кем‑то, зажег ее.
Куда же делась моя тревожная торопливость?
Из тьмы удавом выползает черный лакированный монстр. Он смотрит на меня своими ярко-желтыми глазами.
Тот самый Черный автомобиль.
Значит, за мной приехали. А я уж думал, что весь круг этот придется пройти пешком.
Вези меня к своему начальнику, Харон!
Стекло тонированного окна вежливо заползло в дверь.
— Доброй ночи! Садитесь, что Вы на морозе‑то стоите, — раздался с водительского места знакомый мерзкий баритон, приятный на слух — потому что этим водителям даже в голосовые связки вставляют улучшения, не те, что были у того дохлого упыря в подъезде. Хозяева любят, когда их игрушки круче, чем у остальных на дворе. Но мерзкий, потому что я знал, кто и о чем говорит этим голосом.
— Тебе ли знать. У тебя в заднице, наверное, не одна печка вшита.
— И вам того же.
Водитель лишь одарил меня эталонной, словно по чертежам спроектированной улыбкой:
— Смею заметить, нам незачем каждый раз устраивать этот цирк.
— Меня выгнали из труппы, а больше ничего не умею.
Он улыбнулся, но явно не над шуткой.
— Как всегда не лезете за словом в карман.
Затем с его лица стерлись все эмоции, кроме «залезай-иначе-я-заставлю-тебя»
— В машину.
Я был похож на ребенка, который с перемазанной шоколадом мордой клялся, что не лез он в холодильник — и все потому, что я на самом деле туда залез, точнее забрался — в эту самую машину. Так или иначе, у меня не было повода лишать какое‑нибудь похоронное бюро отдыха. Как я всегда говорю — врубайте свой электрический стул без лишних сантиментов.
Я молча сел возле водителя.
— Какая чудесная ночь, Вы не находите?
— Она была чудесной — пока ты не появился.
Человек, сидевший за рулем, был одет в идеально ровный и накрахмаленный черный строгий костюм со стоячим воротником, как у японских офицеров начала XX-го века, и казалось, что его голова с зализанными назад пластмассовыми волосами была пришпандорена на его тело. Водитель был довольно крупным, я бы даже сказал — полноватым. Мне всегда казалось, что его костюм был сделан вовсе не из ткани, а из черного оникса. Знаете, будто кто‑то лет двадцать назад взял и посадил внутрь костюма маленького ребенка, который затем вырос, равномерно заполнив все внутреннее пространство, навсегда приняв его форму. Ну, как, например, эти японские квадратные арбузы, которые растут в коробках, чтобы плод был нужной формы. Я так много думал о японцах, наверное, потому что хотел в срочном порядке вспороть себе брюхо или сбросить на всех них ядерную бомбу.