Вообще человек я малопьющий. Можно сказать, совсем не употребляющий. Пьянеть не пьянею, просто, превысив определённый порог, отрубаюсь и всё. Оказывается, всё дело было в дозе… C этого стакана на голодный желудок меня так торкнуло, что, сидя на каком-то бревне и ухватив Гусева за погон, принялся изливать ему душу:
— С-ссерега, вашу маму, ведь у меня тут никого нет… вообще! Даже папы нету… да что г-говорить, тут совершенно ни-че-го нету! Даже трубок сотовых. А ведь будь связь, я бы просто позвонил Лехе и узнал, как у него дела…
Мне вдруг стало очень грустно оттого, что позвонить Пучкову не получится. Шмыгнув носом, попробовал достать папиросу, но только уронил пачку, что расстроило ещё больше. Хорошо, зажжённая «беломорина» вдруг сама собой оказалась в руке. Немного этому поудивлявшись, затянулся и продолжил:
— У меня ведь т-т-только трое на весь этот мир есть. Ты, Иван Пуртович, тьфу, Пертович, тьфу. Кор-р-роче — ты, командир и Лёшка.
Немного подумав, добавил в список Марата.
— Это и есть вся моя семья. Бабу было завёл и та — немка. Нёс-с-серьёзно… Да и не видел её больше п-п-полугода. А теперь ещё этот п-проглот пропал. Найду — убью!
Гусев, что очень радовало, был готов поддерживать все начинания. Убить Пучкова, найти и доставить сюда Нахтигаль, хоть из Берлина, и вообще, как говорил Карлсон, быть родной мамой. Я пришёл в восторг оттого, что у меня есть такой друг, и, потрендев ещё с полчаса, окончательно вырубился. Последней мыслью была совершенно трезвая о том, что, кажется, наговорил много чего лишнего и, кажется, разобраться с Хрущёвым мне завтра — не судьба…
* * *
— Подъём. Вставай, Илья, машины готовы. И ещё — тебя Колычев срочно вызывает.
Открыв глаз, увидел озабоченную морду Гусева. Серёга ещё немного постоял, задумчиво оглядывая меня, а потом уточнил:
— Ты как — живой?
Усевшись на кровати, покрутил головой. На удивление — чувствовал себя нормально. Думал, будет гораздо хуже…
— Живой. Сушняк только дикий.
— Перетерпи, а то опять накроет… И давай быстрее — полковник ждёт.
Ну быстрее так быстрее. Сходил, умылся, с трудом удерживаясь, чтобы не напиться вволю обжигающе-холодной колодезной воды и пошёл к командиру. Иван Петрович при виде меня задал тот же вопрос:
— Живой?
Я кивнул, но командир на это уже не обратил внимания. Подойдя к окну и стоя спиной ко мне, продолжил:
— Мне доложили про вчерашний инцидент с Хрущёвым. Знаешь, Илья. — Колычев повернулся и, подойдя вплотную, взял меня за ремень портупеи. — Большей глупости ты совершить не мог. Наверное, проще было, если б ты его застрелил. Это хотя бы можно было списать на нервный срыв, а так как ты знаешь отношение к себе Верховного, то полежал бы пару месяцев в госпитале с соответствующим диагнозом и вернулся обратно. Тем более, у тебя две контузии, так что при поддержке сверху дело бы замяли… А сейчас ты приобрёл себе врага. Причём очень изощрённого врага. И пусть в Политбюро его называют Никиткой и считают клоуном, но на самом деле это совершенно не так. Пока товарищ Сталин жив и Лаврентий Павлович на месте, Хрущёв в твою сторону и не посмотрит. Он будет улыбаться в глаза и копить злобу. Но вот потом… Поверь мне, здесь, — Иван Петрович постучал себя по лбу, — тоже что-то имеется. И это что-то может заниматься анализом. А анализ вырисовывается самый неприглядный. Так что как будем из этого выворачиваться, просто не знаю…