Сиживая умиротворенно в своем думском кабинете за чашкой чая или стоя у окна в вечерний час. он глядел вниз, где проститутки честно зарабатывали на жизнь, и раздумывал лад ее сущностью. Что, собственно творя, надо, чтобы стать счастливым? Ну, не до крайности — а впору? И сам себе Вавакин отвечал: не надо заниматься проституцией, надо способствовать ее развитию со стороны и зарабатывать на этом. С усмешкой он вспоминал свои потуги в первые голы депутатства, когда он бегал к микрофонам выражать мнение своей фракции или голосовал по наущению главы фракции. Глупые игры, из которых складывается картина об усердии депутатов. Так он осознал, что законов принимается уйма, а толку от них никакого, стало быть, рано или поздно депутатов начнут бить, и очень больно. Только куда податься от кормушки? Уж не в Анадырь ли? Избави Боже… Вот тут-то на жизненном перепутье обратил на него внимание новый спикер, оценил его молчаливость и предложил возглавить группу электронного контроля. Что это такое, он так и не понимал, но судьбоносность решения проявилась сразу: пока новые дурачки надрывались, усердствуя, Вавакин медленно и спокойно толстел. Сбивались блоки и фракции, вздымались и опадали индивидуальности, а вавакинская жизнь текла без напряга. Геморрой от суеты и усердия ему не грозил.
«От тяжелой праци получил разруху в сраци» — так мог похвалиться любой из его прежних сотоварищей. Кто-то вылетел из депутатов и теперь бился за сохранность столичной прописки, кто-то проскочил по списку в новый состав и молю! Бога ежедневно о благополучии Думы. Вавакина это не касалось, прежних заединщнков он обходил стороной и вниманием не жаловал и якшался сугубо с начальством, был доверенным лицом, а это другие корма, другие сауны и бани, где над изъянами тела и ума не посмеиваются, услуги запоминаются, а просчеты записываются.
И лишь единственный изъян, маломощность двадцать первого пальца, мешал Вавакину быть абсолютно счастливым. Настрогать детишек — это и дурак может, а потешиться сексуальной мощью — это дорогого стоит. «Пусть я мал, неказист я и тощ, но во мне сексуальная мощь», — пелось в одной туристической песне. Неказистость у него была, а сексуальной мощи не было. Плохо. И в четырехкомнатной квартире, и в просторном служебном кабинете, и даже в персональном туалете. Хоть на биде садись — и там не легче. Горько. А как хочется в неполных пятьдесят лет с вечера по телкам махнуть и с утра ловить многозначительные взгляды секретарш, у которых ноги из подмышек растут. Нету таких взглядов, и жизни потому нету. Черная икра в холодильнике, красные вина в баре, золотистые коньяки в секретере, белый хлеб по заказу пекут, а счастья нету. Нету!