.
С приходом на пост начальника штаба Алексеева не произошло никаких принципиальных изменения й в характере работы ставки в целом. Вместо Данилова генерал-квартирмейстером стал М. С. Пустовойтенко, получивший произвище Пустоместенко. При Алексееве находился некий генерал В. Е. Борисов, с которым он был в дружеских отношениях и всегда держал при себе. Этот генерал никакого официального поста в ставке не занимал, но предполагалось, что Алексеев советуется с ним как с умным военным специалистом. Насколько это соответствовало действительности, сказать трудно. Борисов был довольно странной личностью. Бубнов называл его «серой экселенцией» Алексеева, сравнивая его роль с ролью О. Жозефа при Ришелье. Он считал Борисова радикалом и даже революционером. В качестве доказательства ненависти последнего к власти Бубнов ссылался на то, что Борисов никогда не принимал приглашений к царскому столу >|8. Подобная оценка мелкого фрондерства больше характеризует Бубнова, чем Борисова.
Ронжин остался на месте, раздул свое главное управление до сотни чиновников с «громадными окладами», а все дело вел «глупо и кабинетно» >19. Офицеры-генштабисты, населявшие ставку, «серьезного и порядочного не читают», часами рассказывают скабрезные анекдоты. Умственный уровень не выше уровня строевого офицера, нравственный «гораздо ниже». «Они не желают ничего знать и считают себя способными управлять всеми сторонами жизни страны... Это ужасное умственное ничтожество не сознает своей ползучести и полной неподготовленности»>20. Изменился лишь внешний стиль. Если Николай Николаевич ввел «пуританский порядок», в частности запретил категорически пребывание в ставке женщин, то вкусы нового главнокомандующего были иными.
«Сразу все изменилось. Приехала оперетка, которой не было при Николае Николаевиче, театр был до отказу набит дамами и ставочными офицерами... открылся новоявленный ресторан... Могилев приобрел вид резиденции царской семьи, и война отходила на второй план, забывалась... все почувствовали, что можно жить легко и весело, не думая о завтрашнем дне». Даже у могилевских обывателей достало проницательности увидеть в этом опереточном антураже общее государственное неблагополучие. «Все распускалось, — констатировала Белевская, — стало видно всякому, что машина начинает давать перебои»>21. Этому в немалой мере способствовало и тупо-равнодушное отношение последнего самодержца к тому, что творилось на фронте, какие колоссальные и неоправданные потери несла русская армия часто только потому, что во главе ее стояли генералы такого же профессионального уровня и нравственного ценза, как и их верховный повелитель .