— Не суетись, сиди смирно, не то подстрелят тебя, как зайца.
Проходит время, дождь перестал, день начинает клониться к вечеру…
Опять грохот, лязг, нас встряхивает, и состав останавливается у какой-то станции. Саша с Лешкой опять устроили «обменный пункт», теперь Сашка был на четвереньках, а Леша стоял на нем, протяжно крича:
— Меняю, меняю. Мыло…
Вдруг Лешка ощутил, что у него тянут котелок! Лихорадочно подтащил его к борту, спустился. В котелке горсть творога! Мы не видели, как остальные придвигаются к нам, это видел Сашка, и в тот момент, когда кто-то с силой меня отпихивает, Сашка успевает запустить руку в котелок и схватить творог. В него впиваются руки, мы с Алексеем стараемся его отбить, все падают и начинают кататься по полу, на нас уже несколько человек, хрипит здоровенный детина: «Отда-а-ай!» — но никто не знает, у кого творог. Прошло несколько минут бесполезной борьбы, и все, обессилев, расползаются. Мы в углу вагона, Саша сидит, прислонясь спиной к стенке. Когда мы его закрываем, он выплевывает на руку белый творог с красными прожилками крови, говорит: «Я его в рот спрятал». Делим, по щепотке каждому, и стараемся держать как можно дольше во рту. У нас не на что больше менять. Поезд уходит дальше.
…Темно, опять моросит, мы лежим на щелястом полу вагона в своих ватничках и летних брюках, тесно прижавшись под одеяльцем, стремясь согреться. К нам придвинулся высокий худой парень, начал с нами говорить и, в знак знакомства, читать стихи Алексея Толстого. Нам он понравился, и мы сразу его приняли, зовут его Володя Шипуля{3}, он из Москвы, по профессии биолог. Холод не дает возможности спокойно лежать, те, что поближе, стараются подлезть под наше одеяльце, и я боюсь, что его разорвут. Мы уже совсем сонные, но каждый старается подлечь к другому, мы находимся в постоянном движении, все куда-то ползут, спать хочется ужасно…
Поезд опять останавливается и долго стоит. Ночь. Дождь усиливается, и мы уже сидим под стенкой, сжавшись в комочки и положив на себя вещмешки. Немеют колени, мы в полусне. Рядом с нами лежали мертвые, их кто-то уже оттащил, но вечером они были в шинелях, а сейчас белеют светлым пятном, их раздели, чтобы укрыться, так как сырость и холод пронизывают всех до костей.
Поезд ползет, останавливается, мы, сраженные сном, спим уже в общей куче, путешествуя во сне по полу вагона…
* * *
Рассвет принес мало радости, наш состав стоял, ветер, поднявшийся утром, гнал темные тучи, и нам не сделалось теплее. Хотелось смертельно есть. Стали просто трясти котелком за бортом вагона, и в один из безнадежных моментов нам положили пять картошек. Картошка была сырая, есть ее трудно, но сырую у нас не отнимают, и мы ее с трудом глотаем.