…Глубокой ночью на разъезде под Волоколамском эшелон остановился. Через короткое время темнота осветилась ракетами, раздался тревожный гудок, предупреждающий о налете, и в следующее мгновенье низко-низко над нами пронеслись «юнкерсы». Люди выскакивали из вагонюв, бежали с насыпи, я вспомнил, что в вагоне остался мой красный сундучок с драгоценным грузом, и побежал назад. Самолеты сделали второй заход. Опять взрывы, крики… Но вот их отогнали наши истребители. Мы возвратились к вагону. Проводница смеялась:
— Ну и вояки, в грязь попадали от бомбежки! Я ей сказал:
— Знаешь, я бы прополз до Москвы по этому кювету, только бы жену увидеть, три года не видал ее.
Николай меня поддержал:
— Обидно возле Москвы погибать, да еще когда в тебя без боя бьют. А бомбежки мы разные видали, и кое-что похуже бывало.
Уже в пути мы узнали, что положение на разъезде создалось критическое. В конце нашего состава были прицеплены две платформы со снарядами и рядом стоял встречный воинский эшелон, так что достаточно было даже не попадания, пулеметной очереди с самолета — и взрывом разнесло бы и пути, и оба поезда. Наш машинист отцепил паровоз и, быстро сманеврировав, подошел к хвосту своего состава, прицепил платформы со снарядами и погнал их с разъезда, ежесекундно рискуя быть обстрелянным или попасть под бомбу и взлететь вместе со своим смертоносным грузом.
Все были возбуждены после бомбежки, никто не спал, но я заметил, что соседи посматривают на меня враждебно, разговор не клеился, и я не мог понять, в чем дело. Наконец один сказал:
— Что ж ты! Говорил, что к женке рвешься, а сам за чемоданчиком бегал. Небось, золото везешь.
Я им показал, и все меня зауважали.
В этом красном ящичке были пленки, стеклянные негативы и рисунки, сделанные в плену и в партизанах, — бесценные напоминания об уходившей от меня большой жизни.
Потом по негативам из этого красного ящичка будут сделаны фотографии, сохранившие лица партизан, их быт; многие рисунки станут основой новых замыслов; и время поможет обобщить события. Но тогда я не мог представить, что покидаю партизанский край навсегда, и тем более не представлял, что в своих картинах и воспоминаниях этим временем я буду жить весь оставшийся мне срок жизни.
1964, 1978–1987, 1992 Москва — Угра