Но ряд вещей я запомнил хорошо. Я точно знал, что четыре перворожденных элементаля: Нера, Ди, Море и Вэрде создали мир, каким я надеялся его когда-нибудь увидеть. Они создали… всё. Всё, чего я никогда не видел, но мечтал.
Россказни Ирла сделали меня настоящим мечтателем.
Большую часть моей юности, тянувшейся добрые полсотни лет, мы проводили в пещерах глубоко под землей. Ирл был уверен, что подобные условия благоприятно скажутся на моем развитии. Физически – быть может, ведь именно благодаря этим пещерам на третьем десятке лет жизни я перестал бояться холода. Но эта тьма…
Чернота – вот то самое частое, что мне приходилось видеть. И ведь я – не Ирл. Это он, перестав быть всем известным наездником Ди, находясь вдали от солнечного света, мог спать днями напролет, мне же такая радость выпадала редко. И часы, годы, месяцы – не знаю, для меня всё тянулось одинаково долго, - я сидел в темноте, в сырых пещерах и думал о тех клочках информации, которые мне подкинул Ирл.
Закрывая глаза, я видел краски, которых не существует в природе, слышал звуки и ощущал запахи, которым нет и не может быть места в нашем мире. Хотя чаще всего мне и глаза закрывать не нужно было: годы моей жизни проходили в кромешной тьме глубоких подземных тоннелей, вырытых невесть кем и невесть когда.
Из всех россказней моего угрюмого воспитателя, меня, конечно же, больше всего захватывали его рассказы не о бесчисленном множестве народов тверди, и даже не о змеях как таковых, а о матери.
Никогда я не смогу убрать из своей памяти эти наполненные непоколебимым спокойствием глаза. Зелёные глаза, которые мне больше не было суждено увидеть, но я буду вспоминать о них всю жизнь.
Ещё будучи совсем юным, я ещё не понимал, что сила и могущество моего рода строились на изживании из себя эмоций. Лишь много лет спустя я узнал о том, как старшие братья и сестры рода Одера воспитывали друг друга: в таких же тёмных пещерах, вдали от прекрасного и пугающего, вдали от всего, что могло бы вызывать в нас чувства. И детям было позволено покидать эти укромные уголки, лишь когда старшие точно знали, что нет более силы, способной заставить нас колебаться.
Я не уверен, знал ли это Ирл, но я прекрасно помню тот день, когда видел маму. Я видел ещё и слышал её, так четко, как больше не мог слышать вообще ещё почти шестьдесят лет. Я помнил слова Ирла о том, что я никогда не смогу стать настоящим змеем рода Одера. Я познал эмоцию. И ею был страх.
Не знаю, на что рассчитывал мой рыжеволосый учитель. Может, он думал, что это воспоминание сотрется, потеряется среди сот тысяч дней и часов одиночества и тьмы, но нет, оно оказалось слишком сильным.