Когда Алиса, вымокшая до нитки, вернулась домой одна, ее мать уже сидела за столом на кухне с чашкой давно остывшего чая, уставившись стеклянными глазами в одну точку, как будто уже почувствовала, что случилось что-то страшное. «Где твоя сестра? – спросила она как под наркозом. – Где вы были?» Сначала Алиса промолчала, медленно разделась и повесила мокрую одежду в шкаф, из-за чего на его полу сразу возникла лужа. А потом прямо из прихожей тихо призналась, что они с сестрой были на плотине, что с этим монстром покончено, что они остались навсегда вдвоем, и, возможно, теперь будут счастливы. Сказав это, Алиса в каком-то трансе прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь. Не сразу обрушилась истерика, потребовалось несколько секунд перед тем, как пришло осознание, и тогда черной бушующей рекой крик, вырвавшийся из самых глубин материнской души, заполнил бетонную пустоту стен.
С того дня прошло уже шесть лет. Мать сохранила тайну, но так и не простила Алису, перестав видеть в ней свою дочь. Мечте не суждено было сбыться: за все это время они не были счастливы ни дня, а полгода назад мать не выдержала и повесилась в шкафу с разбухшим от воды деревянным полом. Вот почему одинокая девятнадцатилетняя Алиса, похоронившая своих любимых, решила умереть и пришла в клуб самоубийц.
7.
Когда фонарь погас, комнату с розовым слоном наполнил густой мрак, выбивший меня из гипноза Алисиных слов. Исповедь была закончена, воздух снова сперла эта проклятая тишина, в которой все боялись даже пошевелиться, и я был вместе со всеми – словно связан по рукам и ногам. Меня поразила эта вырванная с нервом история, изложенная в одном неудержимом потоке болезненного сознания. Никогда еще я не узнавал о другом человеке так много, никогда еще я не чувствовал столько чужой боли, отчаяния и одиночества, которыми меня накачала Алиса. Она вскрыла свою душу, совершила моральное сэппуку, вывалив на бетонный пол подвального клуба свои внутренности. Она предстала во всем этом чокнутом великолепии, пустила нас к себе под кожу, чтобы мы порылись там в поисках несуществующего ответа и вынесли приговор. Но разве можно быть хоть немного объективным после услышанного?
От этой давящей со всех сторон невыносимой тишины, от сырого ожидания и неизвестности можно было сойти с ума. Никто не хотел говорить, все ждали слов Первой. А я будто впал в какую-то кому. Все думал о том, можно ли соврать Алисе, как-то подбодрить ее, сказав, что-то в духе «ты не виновата» или «все будет хорошо»? Изменило бы это хоть что-нибудь? Я не знал, потому и молчал, боясь сделать все только хуже. Я просто пытался всмотреться в лицо Алисы, прочитать ее, но она была отрезана от меня стеной непроницаемой темноты. Мне оставалось только смириться и ждать.