Тут сразу Остапа дед тянуть перестал, а я как дернул его со всей оставшейся силы и полетели мы с ним по полу. Смотрю я на товарища – весь в земле, глаза дурные, да и я в землице извалялся. А откуда она, земля то, когда пол бетонный? Экая бесовщина!
Понемногу Остап успокоился, но заметил я, что как-то изменился он, посмурнел – даже завтракать не стал, только водицы попил. А потом мне и говорит:
- Чую я, Грыцько, что пришел мой смертный час. Не пережить мне следующую ночь. Утянет меня дед Юрко, сволочь старая, в свой схрон вековать. И не в небесную сотню я попаду, а в чертову!
Принялся я его успокаивать, говорю, что две ночи отбились, и третью отобьёмся. Но вижу, кончилась у него вера. Письмо родным отписал, да все сидел до ночи, в угол смотрел. Совсем, вижу, пропал парень. Как ночь подошла, опять я пытался не спать, а Остап уже на все плюнул, завалился в сон, как другие на казнь идут. Тут и я задремал, а как проснулся – снова от невыносимой вони, такой, что еще и не было. Прям зеленым, как сопля, облаком эта вонь клубилась по подвалу. И опять смотрю, пол не бетонный, а земляной и Остап с дедом борется. Только пихается он совсем слабенько, а дед Юрко живой силой налился до натуральной видимости. Собрался я как прошлой ночью дружка моего за руки держать. Даст Бог, сколько смогу, удержу.
Я уже было вскочил, и только собрался Остапа тащить, как вдруг кто-то мне прямо в ухо заверещал пронзительно: - «Слава Украине!». Да так, что все у меня как отнялось, и тело слабость взяла. Глянул, а вокруг, посередь смрада рожи туда-сюда летают. Хари такие препоганые, морды корчат, языками синими машут и воют похабно. Я одну узнал – в книжке видал, точь в точь – Бандера. А вторая, надменно-глумливая в старинной шапке – небось, Мазепа. Третью не видал, но сдается мне, - це Петлюра. Остап то ими договор свой со старым бандеровцем святил. Вот и явились договор исполнять.
Смотрю я, а Остап уже по пояс в земле. Дернулся я на помощь опять, но не тут то было. Другая рожа подскочила и в другое ухо как взвизгнет: «Героям Слава!». Тут опять аж потемнело все в глазах и упал я оземь. Но вижу - друг мой уже в земле по грудь. Да разве может нечесть поганая казака русского своим визгом запугать! Дал в зубы бандереной харе, в глаз Мазепе поганому, а Петлюра и вовсе пинка получил и в угол с воем укатился. Кинулся я и схватил Остапа за руки.
- Держись, говорю, казак, счас вытянем тебя.
А от Остапа одни плечи остались, голова да руки. И трясет он головой да шепчет посиневшими губами: «Не вытянешь ты меня, Грицько, сколько не старайся. Потому что тянет вниз меня не один плешивый дед Юрко, а целая небесна сотня. Только не на небе она, а в схронах, да ямах сидит, и не небесная она, а бисова-смердюча. И мне там вековать с ними, дедовы портянки нюхать. Прощай.