- Господи, с кем приходится работать! - воскликнул оперативник, просматривая шестой десяток интимных откровений, написанных под чью-то диктовку.
Солнце, давно подбиравшееся к стопе писем, наконец коснулось их своим лучом и Игнат Федорович вдруг захотел, чтобы этот свет воспламенил бумагу, чтобы все эти бездарные писульки сгорели бы вмиг в очищающем стол и мысли пламени. Но ничего подобного не произошло, и пятно света продолжило свое движение, постепенно наползая на кипу конвертов, следуя своим правилам внутреннего распорядка, отменить которые никто из людей был не в силах
Последние письма майор просматривал вскользь и едва не пропустил то, что было действительно важным. Это послание было без подписи и разительно отличалось ото всех предыдущих. Всего три слова: "Дыбани пакши усеченного." В переводе на нормальный язык это значило что куму надо осмотреть руки покончившего с собой Свата.
Оставив доносы на столе, зекам сюда было не добраться, а прапора не были приучены заглядывать в запертые кабинеты, Лакшин помчался в лагерную санчасть. Михаил Яковлевич как раз закончил обход стационарных больных и теперь давал наставления шнырям санчасти, двум зекам с высшим медицинским образованием, имевшим, к тому же, опыт и стаж работы несколько больший, чем у капитана Поскребышева.
Лепила был неестественно оживлен и балаболил, перескакивая с одного на другое с непостижимой легкостью:
- А, товарищ майор! Вам знакомы эти господа? - Михаил Яковлевич простер шуйцу в направлении своих шнырей. - Представляете, туберкулезник подцепил пневмонию! Что делать, когда приходится экономить даже хлорку! Да и пенициллин с истекшим сроком хранения, хотя его активность понизилась лишь ненамного.
Игнат Федорович решил не искать выпущенные врачом связующие звенья, спросив напрямую:
- Вскрытие было?
Но Поскребышев словно не слышал:
- Лечение - это комплексный процесс. А душа, особенно в такой обстановке, должна исцеляться на раз. Анастезия же к душевным недугам неприложима.
- Что с ним? - кум повернулся к осужденным медикам.
- Стимуляторов обдолбался. - ответил один из шнырей.
- Наркотик?
- Почти.
Лакшин не стал вдаваться в детали, хотя он считал, что лекарство, или химикат, действующий на психику, это либо наркотик, если к нему привыкают, либо не наркотик, коли привыкания нет.
- Можно с ним чего-нибудь сделать? - под продолжающийся словесный понос Михаила Яковлевича спросил опер.
- Ему и так хорошо. - заметил второй шнырь.
- Можно. - кивнул первый. - Все что угодно.
- Мне не нужно "что угодно", - вспылил Игнат Федорович, - Мне нужно чтобы этот кусок костей с мясом мог исполнять свои обязанности! Чтобы у него мозги на место встали! Ясно, граждане осужденные?