А Сапрунов накануне своей гибели как раз посетил Братева. Где можно спрятать бумагу, как не среди других бумаг?! Котел отшвырнул ручку, порывисто встал, залпом допил холодный, уже покрывшийся радужной пленкой чай и стремглав вылетел из каптерки, забыв даже запереть входную дверь.
Весь путь до библиотеки Исаков чуть ли не бежал. Книгохранилище находилось здании бывших палат матерей-настоятельниц, где, на втором этаже, располагался и кабинет Лакшина. Запыхавшись, Котел быстрым шагом прошел мимо распахнутой двери в нарядную и, завернув за угол, оказался перед входом в библиотеку. Дав себе три глубоких вдоха для восстановления дыхания, завхоз потянул ручку двери на себя.
Братеев, как обычно сидел за стойкой и над ней виднелся лишь его бритый затылок.
- Эй, Владимир Олегович. - Позвал Котел.
- Слушаю вас. - Библиотекарь поднял голову и на Игоря уставились два неестественно огромных из-за толстенных стекол в очках писателя глаза. - А, опять восьмой отряд пожаловал. - Братеев остановил свой взгляд на бирке вошедшего. - Что-то зачастили вы к нам... Итак, чем могу быть полезен?
Слегка ошалевший от непривычного обращения, Исаков, наконец, сформулировал фразу, на его взгляд, достойную произнесения:
- Владимир Олегович, будь любезен, чего у тебя брал Сапрунов?
- Вот, извольте.
Библиотекарь тут же достал из-под стойки какой-то толстый том, обернутый желто-зеленой муаровой бумагой. Из-под обложки виднелся выступающий коричневый прямоугольник.
- Это Борис Можаев "Мужики и Бабы". Настоятельно рекомендую почитать. Не пожалеете.
- Да мне не читать... - Котел вдруг остро почувствовал, что в чем-то виноват и потупился - Это та самая книга, которую Сапрунов брал?
- Та самая. - Заверил Братеев, - Это в лагере единственный экземпляр.
Исаков взял толстую книгу, бегло пролистал. Нет, между страницами ничего не было. Лишь выпал на пол читательский формуляр Сапрунова. Подняв его, завхоз раскрыл коричневую книжицу. Внутри была всего одна запись, датированная вчерашним днем.
- А скажи, Владимир Олегович, - с каждым проведенным в библиотеке мгновением Игорь чувствовал себя тут все неуютнее, - Сапрунов ничего тут не оставлял?
- Нет, - покачал головой писатель, - Совершенно ничего. Правда... Понимаете, он высказал одну странную просьбу... Не давать никому книгу, которую он читал. Но, поскольку он уже умер, я, думаю, совесть моя чиста.
- Я посижу пока? - просительная интонация давалась Котлу не очень хорошо и эта фраза вышла скорее констатацией намерения, чем просьба об одолжении.
- Вам записать эту книгу?