Проблема горячо возжелавших изгнания Собчака виделась в самоподстрекательстве каждого депутатского групповода исполнить сей номер сольно. А это обтяпать без заранее согласованной единодушной поддержки неоспоримого большинства остальной массы мандатовладельцев было практически невозможно. Более того: хаотично мыслящую публику раздирали постоянные внутренние распри и неуемный индивидуальный пыл. Каждая мало-мальски оформленная фракция относилась к нарождающимся депгруппам и течениям чрезвычайно брезгливо, публично критически сокрушая любую иную точку зрения, тем самым насаждая у нас давно известное в Латинской Америке: возникшие неправедным путем правительства сами всегда и без всякой иронии осуждают подобный путь.
Дабы антисобчаковское единение депутатов не состоялось, требовалось попытаться разворошить их муравейник и, продемонстрировав миру его содержимое, заставить обитателей срочно заняться лишь восстановлением лабиринтов порушенного убежища, презрев все остальные свои заботы.
Пока шел спешный поиск контрмер, последовал абсолютно непредвиденный ход председателя исполкома, по-нынешнему – мэра – Щелканова. Бывший бравый морской офицер, а затем магазинный грузчик, подзуживаемый сподвижниками, неожиданно сделал сногсшибательное заявление по городскому телевидению. Что называется, ударился головой о собственное лицо. Этот «красавчик», зачем-то походя уверявший окружающих в умении говорить, кроме всего прочего, еще на кой-каком импортном языке, сыграл в телестудии роль потерпевшей курицы, за которой по двору гоняется кухарка с ножом. Кухаркой, разумеется, был «патрон». При этом телевизионный облик Щелканова, пребывавшего в какой-то экзальтации мученичества, походил на несчастного, который прежде, чем душа расстанется с телом, желал всем окружающим намекнуть не поминать лихом его покорность судьбе и готовность уйти в отставку, что по твердому убеждению уходящего будет жуткой трагедией для всех горожан. По описанию Щелканова, деятельность «патрона» живо напоминала бытие сиракузского тирана, ежедневно приходящего на службу с одной-единственной целью – поймать на любой оплошности председателя исполкома и сломать об него какой-нибудь предмет типа швабры или, на худой конец, садовые грабли. Одним словом, в такой обстановке Щелканову работать-де больше невмочь и поэтому у всех жителей, поставивших на него, как на скачках, он просит прощения за внезапный сход с беговой дорожки. В заключение своего телевыступления отставной военмор и бывший грузчик не преминул заверить ленинградцев в продолжении своей беспощадной борьбы за улучшение их жизни даже в отрыве от исполкомовского кресла. Затем Щелканов молча уставился в зрачок телекамеры, видимо, подразумевая там встретиться с глазами миллионов зрителей, и стал виновато-глуповато улыбаться, как массовик-затейник из какого-нибудь Кислощанска или Вялодрищенска в случаях, когда его лихие уездные шутки почему-то уже не производили нужного впечатления на отдыхающих местного пансионата. В этот момент оператор представил полукругом сидящих депутатов из группы поддержки, которые, пользуясь случаем, повели открытый, студийно-доверительный и важный разговор о смысле жизненного существования их протеже Щелканова в кресле председателя Ленгорисполкома рядом с такой «бякой» Собчаком. Договорились до того, что сами с ужасом заметили слезу в глазу одного из них и, вероятно, поэтому решили замечательную антисобчаковскую тему дальше не развивать, ибо совсем уже близко подошли к началу уговоров самих себя разом покончить жизнь самоубийством исключительно из пацифистских соображений. После этого «сенсационного» выступления была продолжена трансляция прерванного футбольного матча.