Внезапно заморосил дождь, и резко похолодало, но Собчак, с лиловым носом и в белом пиджаке с алым значком союзного депутата на груди, отстоял по левую руку от Святейшего Патриарха все положенное время. Затем богослужение было продолжено в соборе, а согревание в трапезной палате храма, где после каждого тоста под мощное пение монахов «Долгие лета…» «патрон» перезнакомился почти со всей братией, среди которой был даже священник Русской православной церкви из Иерусалима. Ни Патриарх, ни Собчак практически ничего не пили, но компания за столами, несмотря на высокий ранг, была доброжелательной и шумной, что, как я заметил, очень импонировало «патрону». Святейший Патриарх, не снимая величественного головного убора, царственно провел весь вечер. Провожая, он подарил Собчаку свой большой фотопортрет с дарственной надписью, а «патрон» ответным жестом вдруг преподнес для церковных нужд чужой дом, расположенный почти на территории лавры и принадлежавший в ту пору Главленавтотрансу.
Стоило раскрыться дверям лифта, как мимо с душераздирающим воплем в разные стороны метнулись два черных кота. Ландсбергис вздрогнул и остановился с уже занесенной к выходу ногой. Жена припала к его руке, а двое сопровождавших представителей зубодробильной профессии вытянулись лицом. Невзирая на суеверную преграду, воздвигнутую безответственными котами, Собчак первым смело ступил навстречу судьбе в вестибюль ресторана «Петровский» под крышей гостиницы «Ленинград», где мною был заказан обед.
Глава Литвы прибыл на какой-то очередной слет разрушителей панциря советской системы, проводимый в нашем городе, и «патрон», томимый авторским честолюбием, как один из организаторов этого шабаша, решил по-приятельски отобедать с прибалтийским «демократом».
В то самое время в Литве еще только шел шум диких споров о форме суверенитета, разжигаемый воинственно-националистической пропагандой «Саюдиса». На политическом небосклоне восходила черная звезда Ландсбергиса, уже прошедшего «славный» и бурный путь от копошения в искусстве (если мне не изменяет память, он был ученым искусствоведом) до главы этого еще не отделившегося от СССР, но уже очень враждебно настроенного «государства».
Пока они рассаживались за столом у окна с захватывающим дух видом на серебрящийся внизу разлив Невы, я не без интереса разглядывал человека, чье имя успело обрасти легендами. Он являл собой социально проверенный продукт новой формации и держался со значением наездника, оседлавшего козла, просидев весь обед с прямой спиной и немигающим за тусклыми стеклами очков болезненно-утомленным взором. Был хмур, вял, как примороженная трава, наполнив матовое выражение лица античеловеческой волей. С безжалостной сухостью акцентно-суконного чужого языка он рассказал «патрону», как в Литве все сокрушает на своем пути, тем самым демонстрируя миру готовность к делам более серьезным. Говоря такое, Ландсбергис все время подчеркивал независимость своего аристократического духа. По мнению этого «искусствоведа» выходило, что «демократия» и «рынок» должны характеризоваться, прежде всего, топками крематориев, открытыми для всех.