Насколько такие соображения в 1924 году принадлежали к духу времени, доказывает также статья Александра Эльстера, в которой мы читаем: «Гораздо легче заниматься животноводством, чем выведением людей, и поэтому в животноводстве мы продвинулись намного дальше... Цели и задачи человеческого индивидуума совсем другие и гораздо более многообразные в социально-экономической окружающей среде, чем при селекции скаковых лошадей и рабочих лошадей... Точное знание семейной хроники, качеств, способностей и особенностей предков объяснило бы оценку не только в единичном случае, но и дало бы понимание человеческой генетики вообще, и тем самым в ее практически-социальном применении, в таких масштабах, которые никогда прежде не считались возможными! Идеалом был бы персональный список народа – это значит список всех жителей, который вели бы так же официально как торговый реестр, список, который точно регистрировал бы не только как сейчас внешнее 'состояние людей', но и их жизненный путь, их состояние здоровья с названием всех заболеваний, их особенности и особенные признаки. Если осуществить это для нескольких поколений... то это сразу продвинуло бы нас вперед в отношении расовой гигиены... Можно было бы увеличить продуктивность... в таких масштабах, о которых никто даже и не подозревал... Так как такого персонального списка нет... то записи, касающиеся генеалогии семей, образуют единственную его замену и одновременно первый этап для создания такого списка».
Приверженцы молодежного движения возвратились с Первой мировой войны, потерпев поражение, и в ответ на это еще сильнее повернулись в сторону того, что они считали ценностью немецкой народности. Хотя молодежное движение второй волны после войны тоже происходило из крупных городов, но оно видело цели своего формирования принципиально вне города. Они путешествовали по сельским местностям Германии, и как центры этого движения возникали «югендбурги» ('молодежные замки'). Первым из молодежных союзов, который сделал своей истинной целью жизнь и труд в деревне, были «Артаманы», основанные в середине двадцатых годов Августом Георгом Кенстлером, трансильванским немцем родом из города Германштадт (по-румынски Сибиу), Бруно Танцманом (род. в 1878 году) и другими. Кенстлер несколько лет издавал маленький и незамеченный широкой общественностью журнал под названием «Кровь и Почва. Ежемесячник за исконное крестьянство, за немецкий склад характера и национальную свободу». Из этого незначительного истока должно было возникнуть идейное движение большой важности и размаха. Когда разразившийся в 1929 году великий экономический кризис исключил из любого процесса производства сначала сотни тысяч, а затем и миллионы рабочих рук, уже существовала идея добровольного труда на земле, которым должны были заниматься большие сообщества, опираясь на базы в виде специальных лагерей. Воплощение этой идеи в большем масштабе не требовало, в крайнем случае, больше чем одной лопаты для одного человека. Летом 1932 года 70 000 человек работали так в Добровольной трудовой повинности. Вытеснение польских сезонных рабочих на востоке и обеспечение духовным оружием к этому времени стали заявленными целями «Артаманов» и родственных им организаций. Ганс Хольфельдер, один из руководителей «Артаманов», выдвинул требование: «Нам нужна новая аристократия!» Из этого требования к созданию нового связанного с землей руководящего слоя, из примера спартанского наследия («Klaroi») и европейских примеров двадцатых годов Рихард Вальтер Дарре в своей книге «Neuadel aus Blut und Boden» («Новая аристократия из крови и почвы») развил идею «заповедных дворов», которую можно рассматривать как непосредственную идейную подготовку к его более позднему законодательству о наследственном крестьянском дворе.