В письме к Сталину, Калинину, Свидерскому и Горькому, датиро-
ванном июлем 1929 г., Булгаков писал: “В этом году исполняется десять
лет с тех пор, как я начал заниматься литературной работой в СССР…
Все мои пьесы оказываются запрещенными, в том числе и выдержав-
шие около 300 представлений “Дни Турбиных”… Ранее этого подверга-
лись запрещению: повесть моя “Записки на манжетах”. Запрещены к
переизданию сборник сатирических рассказов “Дьяволиада”, запрещен
к изданию сборник фельетонов, запрещены в публичном выступлении
50
“Похождения Чичикова”. Роман “Белая гвардия” был прерван печатани-
ем в журнале “Россия”, т. к. запрещен был сам журнал… Чем большую
известность приобретало мое имя в СССР и за границей, тем яростнее
становились отзывы прессы, принявшие наконец характер неистовой
брани… Мое имя было ошельмовано… Бессильный защищаться, я по-
давал прошение о разрешении хотя бы на короткий срок отправиться за
границу. Я получил отказ… Я подавал много раз прошения о возвраще-
нии мне рукописей из ГПУ и получал отказы или не получал ответа на
заявления… К концу десятого года силы мои надломились, не будучи в
силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься, ни
ставиться более в пределах СССР мне нельзя, доведенный до нервного
расстройства, я обращаюсь к Вам и прошу Вашего ходатайства перед
Правительством СССР ОБ ИЗГНАНИИ МЕНЯ ЗА ПРЕДЕЛЫ СССР
ВМЕСТЕ С ЖЕНОЙ МОЕЙ Л. Е. БУЛГАКОВОЙ, которая к прошению это-
му присоединяется”.
24 августа 1929 г. Булгаков пишет письмо брату Николаю в Париж:
“… Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР, и беллетристи-
ческой ни одной строки моей не напечатают. В 1929 г. совершилось мое
писательское уничтожение. Я сделал последнее усилие и подал Прави-
тельству СССР заявление, в котором прошу меня с женой моей выпу-
стить за границу на любой срок. В сердце у меня нет надежды… В слу-
чае, если мое заявление будет отклонено, игру можно считать окончен-
ной, колоду складывать, свечи тушить… Без всякого малодушия сооб-
щаю тебе, мой брат, что вопрос моей гибели – это лишь вопрос срока,
если, конечно, не произойдет чуда. Но чудеса случаются редко…”
Отчетливо сознавая трагизм своего положения, Булгаков пришел к
горькому выводу, что он как писатель и драматург существовать более
не может. В письме к брату Николаю в Париж от 16 января 1930 г. он пи-
шет: “… Все мои литературные произведения погибли, а также и замыс-
лы. Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку…
Средств спасения у меня нет – я сейчас уже терплю бедствие… У меня