Тем более, если девочка дылда, у девочки рост манекенщицы, а дяденька ей по плечо.
* * *
Нет и еще раз нет.
* * *
Но дяденька известный издатель, а девочка начинающая писательница.
* * *
– С Мишей мне жить, а с вами работать! – кричу я. – Как вы не можете понять?
Слова легли на язык, как облатка. Какая глупость. Уж лучше бы молчать…
* * *
Но разлюбить любимого человека так же сложно, как и полюбить нелюбимого.
* * *
Опять телефон. Это Миша.
– Ну скоро ты там?
– Дорогой, подожди три минуты, мне остался последний абзац. Я перезвоню.
– Надеюсь, твои абзацы не как у Пруста.
Он не любит, когда я называю его «дорогой».
* * *
Боже, как просто описывать! Как легко все описывать!
* * *
А почему бы, собственно, писателю не завести сюжет про то, что он писатель? Про бытность в сей роли? Если каждый уважающий себя художник имеет автопортрет в берете, с мольбертом и кистью, то есть ему не зазорно тиражировать себя так, чтобы все знали, что он такое, – то почему бы и писателю не писать про себя?
* * *
Приехал в гости Пал Палыч. Опять привез пиццу. Он почему-то всегда привозит пиццы – не знаем, как его отучить. С чего он взял, что я их люблю?
– Еле нашел вам без грибов.
– Да вы с ума сошли! Привезли бы с грибами.
– Вы же их не едите.
– Я только лесные не ем, потому что они ядовитые бывают, я боюсь. А шампиньоны ем.
– Недавно целый детский сад такими отравился…
– Тогда опять боюсь, – сказала я, а надо было: «Не знала, что в детском саду кормят пиццей».
* * *
Было Девятое мая, мы стояли втроем у меня на балконе, курили и смотрели салют. Потом кончилось пиво, и Палыча отправили в супермаркет.
– Пока вы отсутствовали, мы сочинили метафору, – сказала я, когда он вернулся. – Про небесный целлюлит. Собственно, это я сделала.
– Злая девочка, – как всегда в таких случаях, говорит Пал Палыч. Он очень любит злых девочек.
* * *
Я не злая, я наблюдательная. Я вижу то, чего не следовало бы. Вчера на Мише были совершенно замечательного цвета трусы, небесно-голубые с белой каемочкой. Но только почему-то в них плохо умещались… половые признаки.
Перед сном Михаил заметил, что я его разглядываю.
– Как тебе мои новые трусцы? – Он всегда говорил «трусцы» и «носцы» вместо трусов и носков.
– Смешные… Это мама подарила?
– Ага.
– Миш, – спросила я, когда мы уже легли, – а ты когда-нибудь сам покупал себе белье?
– Нет, – сказал Миша.
– А крем для бритья?
– Крем покупал.
Утром, когда он в семь вскочил на работу, я еще раз увидела голубые трусы. И рассыпающееся в стороны тело. И тут меня осенило страшной догадкой. У трусов не было мужских вытачек спереди.