Такси он остановил на углу улицы Горького и Манежной площади, не доехав до места нескольких сот метров. И сделал это он, пожалуй, не столько из-за предосторожности, сколько из-за того, что хотел пройтись по самой знаменитой улице Москвы, о которой был наслышан еще за океаном. Не спеша двинулся вверх мимо гостиницы «Националь» и Центрального телеграфа. У здания Моссовета перешел на другую сторону — к памятнику Юрию Долгорукому.
Все было тут знакомо Кадушкину — но только по картам, по фотографиям, по рассказам эмигрантов разной волны. Надо заметить, к поездке в Россию он готовился очень тщательно. Но все же добротную основу его «знания предмета» составляли сведения, которые исподволь накопились за многие и многие беседы с зарубежными соотечественниками. Он всегда интересовался Россией, в частности Москвой, где, возможно, сохранился еще бывший их родовой дом. Иные его сведения о Москве были совсем свежие, другие — десятилетней и более того давности. Но если: что попадало в кадушкинскую память, оставалось там навсегда, извлекаясь на свет Божий в любую минуту по первому требованию.
У памятника основателю Москвы, как почти всегда теперь, ошивалось несколько десятков бузотеров с трехцветными флагами и лозунгами. Молчаливой суровостью выделялись люди из общества по борьбе с фантой и пепси-колой, пропагандирующие газированный напиток «Байкал». Поодаль от них группа мальчиков, одетых и раскрашенных под девчонок, весьма озвученно ратовала за равенство «всех сексуалов Москвы» — так было написано на их зеленом транспаранте, усыпанном красными, синими и розовыми цветами, нарисованными гуашью. Ярко светило солнце, выплывшее из-за легких весенних облаков, и цветы эти выглядели так же странно и жалко, как раскрашенные бабской губной помадой юные «сексуалы».
До встречи оставалось около пяти минут. Кадушкин достал из кармана ярко-красный шелковый шарф, обернул вокруг шеи (это был условный знак) и стал рассматривать памятник. Один из эмигрантов новой волны рассказывал ему, что если от протянутой руки Долгорукого провести прямую точно назад, воображаемая линия упрется прямо в дверь общественного туалета. Такая вот шуточка была у некоторых интеллигентов семидесятых годов, предвестников теперешних хозяев жизни.
Кадушкин не успел провести эту гипотетическую линию, потому что от группы «сексуалов» отделился парень лет девятнадцати, подошел, учтиво поклонился. Могучий спутник Кадушкина быстро и незаметно занял позицию, из которой наиболее удобно было двинуть подошедшему в челюсть.
— Александр Аскольдович?.. — осведомился гомик с приветливой улыбкой.