Военно-промышленный комплекс СССР:
ЯВЛЕНИЕ, НЕБЫВАЛОЕ В МИРОВОЙ ИСТОРИИ
«Я планов наших люблю громадье»
Владимир Маяковский
Корпоративный террор, диктатура групповых (партийных, ведомственных…) интересов — в этом, может быть, главная специфика, главная причина несчастий, постигших человечество в XX веке. Совокупность научно-индустриальных мощностей по производству вооружений, как бы велика она ни была, сама по себе еще не может называться военно-промышленным комплексом (ВПК) в том смысле, в каком этот термин впервые употребил Дуайт Эйзенхауэр. Феномен ВПК возникает в тот момент, когда руководящий аппарат соответствующих ведомств обретает самостоятельную политическую силу, существенно влияет на принятие решений на высшем уровне.
Партия, КГБ и армия — эти три силы традиционно назывались советологами при анализе структуры власти и борьбы за власть в бывшем СССР. Сразу замечу, что собственно армия попала в эту тройку по недоразумению. Партия и КГБ контролировали ее постоянно и многопланово. В то же время об особой роли капитанов советской военной индустрии догадывались немногие — из-за крайней секретности всей этой сферы, а так же по причине нетривиальности самой идеи. Возможно ли, что в нашей сверхцентрализованной системе кто-то (ЧТО-ТО) может быть не только беспрекословным исполнителем? Но вот свидетельство А. Д. Сахарова (речь идет о совещании в Кремле у Н. С. Хрущева, с участием Д. Ф. Устинова, в 1959 г.): «Устинов говорил тихим голосом, так что его временами не было слышно, и создавалось впечатление, что он обращается только к Хрущеву. Хрущев же слушал его с непроницаемым видом, но явно внимательно. Мне кажется, что Устинов держался не просто как чиновник аппарата, даже самый высший, а как человек, преследующий некую сверхзадачу. Устинов уже тогда занимал центральное положение в военно-промышленных и в военно-конструкторских делах, не выдвигаясь, однако, открыто на первый план — предоставляя это Хрущеву и другим. Я понимал это и подумал: «Вот он, наш военно-промышленный комплекс». Тогда эти слова как раз стали модными в применении к США. Потом я то же самое подумал, когда встретился с Л. В. Смирновым (один из руководителей советской военной промышленности). Оба они — очень деловые, знающие и талантливые, энергичные люди, с большими организаторскими способностями, всецело преданные своему делу, ставшему самоцелью, подчиняющие без колебания все этой задаче. Люди этого типа — очень ценные и иногда опасные» ([3], с. 294).
Л. В. Смирнов в течение многих лет (до 1986 г.) был председателем важнейшего секретного, в открытых официальных документах никогда не называемого органа — Военно-промышленной комиссии при Президиуме Совета министров СССР. Помню, как в конце 60-х кто-то из знающих людей сказал мне, предварительно оглянувшись по сторонам и понизив голос: «Смирнов, а не Брежнев, — главный хозяин страны». Разумеется, это была метафора, смысл которой, вероятно, в том, что квалифицированное заключение председателя Комиссии (надо делать то-то и то-то, требуются такие-то ассигнования) принималось за основу при выработке окончательных решений в Оборонном отделе ЦК и политбюро. Дело не в личностях. Речь идет о «коллективном эффекте», в результате которого трансформировалось само понятие государства, — о гигантском ведомственном (мультиведомственном) образовании, в значительной мере подчинившем своим интересам партийно-государственные механизмы.