Он вновь раскурил свою сигару и откинулся в кресле. Затем, словно разговор не прерывался, добавил:
— Что ты скажешь, Джим? Ты сможешь это сделать?
Рассел уже знал, что он ответит; у него было время мысленно вернуться назад, в ту ночь на Филиппинах, и в сотый раз понять, что если у человека была возможность спасти жизнь другому дважды за один бой, то именно это и сделал Дарроу.
Первым его делом была фантастическая защита в одиночку разрушенного передового поста, на котором все остальные уже были мертвы, а Рассел тяжело ранен. А потом, до самой зари — путь до линии окопов, и только Дарроу знал, чего ему стоило дотащить потерявшего сознание товарища до безопасного места.
В то время Рассел, который провел в роте «Чарли» меньше месяца, был зеленым вторым лейтенантом, Дарроу — сержантом, многократно раненным и обладавшим двухлетним опытом войны. Вплоть до того дня, когда Дарроу в 1948 году вернулся в Нью-Йорк, Рассел лишь мельком видел его в госпитале. Придя в сознание и поняв, что произошло, он пытался найти какой-то способ, чтобы выразить свою благодарность, но практически ничего не мог сделать. Оставалось лишь согласиться с тем, что в следующий раз придет его очередь сделать для сержанта то, что Дарроу сделал для него. Все, что он мог сказать, — это простое «спасибо», и Дарроу в ответ ухмыльнулся.
— Забудь это, — сказал он. — Всякое случается. Может быть, когда-нибудь ты сможешь оказать мне услугу.
Но не так легко совестливому человеку забыть такой долг. Воспоминание об этом слишком часто всплывало в памяти, и когда Дарроу нашел его в Нью-Йорке, Рассел был уверен, что последует какая-то просьба. И надеялся, что сможет ее удовлетворить. Вместо этого в один прекрасный день Дарроу исчез, оставив короткую записку, в которой благодарил Рассела за приют и добавил, что свяжется с ним позднее. В последующие годы от него изредка приходили из Панамы то письмо, то открытка с замысловатыми фразами, в которых Расселу чудились какие-то намеки. Каждый раз, когда он открывал конверт Дарроу, Джим надеялся, что наконец-то просьба будет высказана и станет ясно, что он должен сделать, чтобы освободиться от своего обязательства.
Может быть, такие мысли были вызваны с тем, что Рассел знал об этом человеке. Хотя вместе они прослужили недолго, но с годами его первая оценка Дарроу оставалась неизменной. Он знал его как профессионала с автоматом М-1, гранатой или автоматической винтовкой Браунинга в руках, человека, хвалившегося тем, что он никогда не берет пленных, отличавшегося абсолютной жестокостью и безжалостным безразличием ко всем, кто встречался ему на пути. Человека, который, казалось, был напрочь лишен таких качеств, как сострадание или уважение к человеческим чувствам окружающих; и вместе с тем он, безусловно, был личностью, обладавшей бесспорным обаянием, источник которого трудно было понять. Ведь помимо всего прочего он производил впечатление нечистого игрока, который в большой игре всегда оказывается на стороне победителя.