Отец его был дьячком и вечерами непременно читал вслух Священное Писание, и вечно захлопотанная матушка улучала минутку, чтобы послушать. Потом все молились перед образами, стоя на коленях. Как давно это было! Все эти годы он молился либо на ложе, либо на ходу, в седле, и прежнего счастья душевной благодати ни разу не испытал.
Духота стояла нестерпимая, ни малейшего движения воздуха. Вдруг над его головой что-то пролетело, едва не задев его крылом. Летучая мышь? В то лето этих тварей много расплодилось в их посаде. Говорили, будто к беде. Господи, ныне чем грозит мне судьба? Он снял с шеи ладанку, повешенную матерью в день Успения[11], когда ему исполнилось двенадцать лет, поцеловал образ Богородицы, искусно вделанный в ладанку, и стал молиться:
— Благого Царя Благая Мати, Пречистая и Благословенная Богородице Марие, милость Сына Твоего и Бога нашего излей на грешную мою душу и Твоими молитвами настави мя на деяния благи да прочее время живота моего без порока прейду...
Прочитав до конца молитву, он почувствовал, как что-то отпустило его. Страх прошёл. Со словами: «Святой Ангеле, хранителю мой, моли Бога обо мне!» — он вернулся в хату, перекрестился трижды, лёг в постель и заснул без всяких сновидений.
Проснулся он от стука ухвата о загнетку. Это бабка сползла, видно, с лежанки и ныне мудрует у печки. Прислушиваясь к привычным домашним звукам, Ермолай вспомнил тревожную ночь, когда ему чудилась всякая чертовщина, и дал себе зарок сойти с проклятого двора. Но ежели взглянуть на это со стороны, гоже ли казаку так паниковать? Тут он стал думать о несчастной девице, воистину несчастной, ежели ночные страхи согнали её с родной хаты.
Весь день он думал, как бы увидеть девицу. Человека мужественного всегда что-то притягивает в существе обиженном и слабом. И надумал Ермолай поглядеть на девицу, как будет идти в церковь. Узнать её можно будет по тёмному платку.
Дорога была широкой и шла по сыпучему песку. Догорало лето. Возле низкорослого боярышника притулились поздние цветы лиловатого кипрея. Они разом напомнили ему детство. На Вятке возле посада, где он жил, много было кипрея. Матушка сушила его и заваривала чай. Ермолай свернул на обочину, приглядываясь к станичникам, что шли в церковь. Одеты они были наряднее, нежели вятские. Бабы в цветных понёвах, девки в монистах. Мужики в новых поддёвках, что-то вроде полукафтанов, какие на севере не носили. Всё было чинно. Над станицей плыл благостный колокольный звон. В эту пору у людей православных всё ведётся, как в присказке: «Ударит к вечерне колокол — всю работу об угол».