Он ненавидел воскресенье и старался попасть домой до рассвета, когда город начнет просыпаться, в храмы потянутся первые прихожане и в церквах станут служить ранние службы. Он вернется в свою огромную квартиру и наглухо закроет все окна, так, чтобы ни один луч наступившего воскресного дня не проник в его убежище. Он примет ванну, выпьет зеленый жасминовый чай и забьется глубоко под одеяло, постарается заснуть, чтобы не слышать и не видеть ненавистный день — воскресенье. А в следующий субботний вечер все повторится снова.
Октябрь 2004 года. Трамвайная улица. Начало шестого утра: тяжкий металлический грохот и стон сотрясают еще спящие кварталы. Можно не обзаводиться будильником. Первые понурые прохожие появятся ближе к шести. Выползут собачники, покинувшие теплые постели ради своих четвероногих питомцев, которых необходимо вывести по естественной нужде. Редкие бегуны выскочат из подъездов, и редкие бомжи покинут ночные пристанища, обходя с утренним дозором помойки своего участка. Лязг мусорной машины во дворе, затишье, и опять глухой стук металлических колес по охающим от старости рельсам. Начало нового дня обычной трамвайной московской улицы.
Настя лежала в постели с закрытыми глазами, разбуженная стуком вагонов, и прислушивалась к звукам за окном. Ее всегда будил первый трамвай, она не могла к нему привыкнуть, зато муж его не слышал. Он прожил в этой квартире всю свою жизнь, его из роддома принесли сюда и положили вот на этот диван.
Забрезжил мрачный осенний рассвет, шел дождь, шумел ветер, и голые ветки деревьев барабанили в окно. Уснуть Настя больше не могла, надо было сделать одно важное дело. В квартире тишина, она любила эту спящую тишину. Дети в детской, муж у себя в кабинете. Раньше это был кабинет дедушки-профессора, ныне покойного.
Уютная угловая комната, от пола до потолка заставленная книжными шкафами, старый письменный стол красного дерева с зеленой настольной лампой сороковых годов и низкая тахта конца семидесятых. Все как при дедушке. Муж добавил только иконы да аналой для чтения молитвенного правила, на котором всегда лежала его требная епитрахиль.
Последнее время он часто там ночевал, ссылаясь на то, что у него служба и надо готовиться. Раньше он не уходил от жены перед службой, а теперь стал. Значит, ему так удобно, но Насте было немного обидно, совсем немного, и даже обращать на это внимание не стоило. Надо подняться и сделать дело, а потом еще поспать. Настя нащупала тапочки, накинула халат и пошлепала в направлении туалета.
Две полоски — значит, да, так и есть. А что еще следовало ожидать от задержки в две недели? Это всегда потрясение, каждый раз. Она не может воспринимать это спокойно, она всегда не готова к этому. А сколько раз она воспринимала это спокойно? Второй, третий и вот теперь четвертый? За третий раз она поплатилась — не хотела этого ребенка, очень не хотела. Старшей было три, младшей всего восемь месяцев, и вновь беременность. Казалось, это катастрофа. Дети в тот год без конца болели: то одно, то другое, сопли и простуда безостановочно. Лекарства, градусники и участковый врач, ставшая почти родной.