В первом варианте текста фигурировали гиена и шакал, народы, оплакивающие кончину своего повелителя, многотысячная конница и нефритовый гроб.
Звериная фантазия
(переселение животных из обычной среды обитания санкционировано моим воображением)
…Жаркий день. Солнце пронзало огненными стрелами все живое, степь стонала от жажды. Гиена и шакал сидели на небольшом холме, наблюдая за тучами черной пыли, надвигающейся на них из-за горизонта.
— Бури вроде бы не должно быть сегодня, — тихо прошелестела гиена, облизывая красным языком свои пожелтевшие от времени клыки.
— Это кони, гиена, это тысяча длинногривых с вооруженными копьями и луками всадниками, — шакал почувствовал, как шерсть поднимается у него на загривке. — Они затопчут нас, гиена, мы и пролаять не успеем…
— Странно, что нужно этим людям в наших краях? Здесь нет никакой добычи для двуногих…
— Слышал я от старого ястреба, что на днях стадо двуногих постигло горе… Умер от дряхлости их пастух, которого они называли Владыкой мира… Он дошел, говорят, до сказочной страны Индии, умел справедливо решать человечьи споры, был красив и мудр. Он строил дворцы, собирал войска и уходил в многодневные походы, добывая золото и славу… А умирая, приказал похоронить его в степи, и чтобы по месту захоронения промчалась быстрая конница, — тогда никто не узнает, где он лежит, ни один враг и осквернитель могил. А если кто-нибудь потревожит сон Владыки мира, грянет Конец Света. Эй, гиена! Слышишь ли ты мои слова?
— Слышу, шакал, — все так же тихо произнесла гиена, в гноящихся глазах которой вспыхивали недобрые желтые искры. — Справедливым был? Мудрым? Ха, дворцы строил… Детенышей людских благословлял?
Гиена ненавидела весь род человеческий. Не потому, что люди не любили ее и награждали самыми скверными и обидными кличками за то, что падалью питалась, за то, что хвост некрасиво поджимала, за вороватость, которая чудилась им в осторожных, движениях зверя. Нет, не поэтому. Гиена слишком хорошо изучила нрав двуногих, подслушивая их разговоры в кибитках и шатрах, слишком хорошо ей была известна цена их улыбок и льстивых слов… «Люди гораздо хуже гиен, и даже хуже шакалов, — много раз повторяла она, в полнолуние сидя у подножия неуклюжей каменной бабы, — свои мерзости и гадости они любят приписывать зверью…» В полутьме непрочных жилищ верные своему Господину подданные шептали о том, что в стены строящихся дворцов он повелевает замуровывать плененных в Гималаях великанов с необычными красными глазами и белыми, как лунный свет, волосами, чтобы стены стояли вечно и были крепки, как никакие другие стены на свете. Шептали своим молчаливым женам о том, что Владыка приказывает по ночам своим стражникам бесшумно проникать в дома тех, кого он признал правыми в спорах, забирать у них медь, драгоценности и серебро, и умерщвлять укусом неизвестных лекарям черных змей с голубой полоской на плоской голове. С первыми лучами рассвета входила в шатры и кибитки легенда о жене Владыки, которая зналась с тенями предков и научила своего мужа пить от всех хворей, порчи и проклятий молоко странной птицы Гуарокс, черные перья которой складывались на белых крыльях в причудливые иероглифы… Подслушала гиена торопливый рассказ приехавшего из столицы Луны и Солнца человека о том, что сын Владыки сумел заманить гордую птицу Гуарокс в обычные сети, а не шелковые, и отрубить ей голову. Одним взмахом меча, подаренного ему отцом. И Владыка состарился сразу же, за три минуты, после того как превратились в золу все жившие во дворце тени предков, и трижды ухнул неизвестно откуда взявшийся в царской опочивальне оранжевый филин…