Где каждый — и стрелок, и зверь…
Среди камней скользи, как, мудрая змея:
Капканы ставить научились,
Одним нужна твоя бессмертная душа,
Другому — тело, чтоб убили…
Вокруг нас — каменные джунгли,
Где каждый — и стрелок, и зверь.
Пускай огонь
Коснется нашей кожи,
Пускай вода
Расправится с огнем,
Кто хочет жить,
Тот все на свете сможет,
И мы с тобой
Прорвемся все равно!
Рожденный ползать крылья привязал к спине,
Покрыл их золотом отборным,
Но мы-то знаем, что в небесной тишине
Есть трассы лишь для непокорных!
Идея прорыва живет в рок-музыке с древних времен. В прошлом веке (только вслушайтесь в эти слова — «прошлый век», чудно как-то, вроде ничего и не кончалось) ее четко оформил хулиган и понтярщик Джим Моррисон: «Break on Through (to the other side)» (альбом THE DOORS, 1967 год).
Знаешь, день разрушает ночь,
Ночь разбивает на части день.
Ты пыталась бежать, ты пыталась скрываться,
Прорывайся на другую сторону,
Прорывайся на другую сторону,
Прорывайся на другую сторону, да…
Мы охотились за удовольствиями здесь,
А откопали свои сокровища — там,
Но способна ли ты все еще помнить то время,
Когда мы проливали горькие слезы?
Прорывайся на другую сторону,
Прорывайся на другую сторону…
В твоих объятьях я обрел остров,
В твоих очах я обрел целую страну,
В объятьях, что сковали нас одной цепью,
В очах, что одарили ложью.
Прорывайся на другую сторону,
Прорывайся на другую сторону!
Джим устраивал прорыв скорее в личных отношениях, связываясь то с одной, то с другой ведьмочкой, тангонизируя (танго+агония) с наркотой и устраивая, как говорил Эрих Мария Ремарк, «танец напитков в глотке». Для глиняно-металлической России такое решение слишком мелковато, масштаб не тот. Если представить, что тебя со всех сторон окружают рвачи, хамы, киллеры, шлюхи, парламентарии, попы-грешники, настоящие инвалиды души и лжеинвалиды тела, вруны всех рангов и мастей, новоявленные инквизиторы, которым разрешено на государственном уровне подсматривать за тобой и подслушивать твои разговоры, продажные менты, глупые комментаторы и вороватые реформаторы, то единственным выходом из этой затхлости действительно покажется прорыв… Как из окружения, с затяжными боями. На другую сторону бытия, под собственным знаменем. Я пыталась провести эту идею через МАСТЕР, Грановский (человек, разглядывающий внутри себя некую мерцающую тайну) превратил ее в «Metal Doctor», прости господи (см. альбом «Лабиринт»).
Меня связывают с духом Моррисона самые дружеские отношения (из личного опыта: с духами дело иметь гораздо проще и приятнее, чем с реально существующими людьми, даже с самым зловредным можно договориться). Настолько дружеские, что временами люди, прочитавшие написанный мной на одном дыхании рассказ «Визит», иногда не понимают, о каких событиях там идет речь — реальных или нет. И приходится терпеливо объяснять, что коридор в моей квартире действительно длинный-длинны и с покопанным линолеумом, словно по нему возюкали пулеметом, что эта коридорная кишка действительно заканчивается пованивающей пастью мусоропровода, что действительно одно время дворниками у нас работали два бывших «афганца» и что как-то раз действительно случился у мусоропровода Великий Засор… Все остальное — буйство летней фантазии. Но «American Prayer» Моррисона я переводила на самом деле.