«Пойду!» — коснулся Андрея ответный шепот. «Не откажешь?» — «Нет!» — «Не забудешь до пасхи?» — «Всегда буду помнить!»
Ряженым уже несли из избы пироги и мясо. «Святое рождество всем радость принесло!» — запели колядники, коза с хохотом «воскресла», и вся шумная ватага выкатилась за ворота, обсуждая, куда двинуться дальше. Костер загас, старик призвал всех к прерванному застолью — чудесный миг близости оборвался.
Назавтра утром Андрей распрощался с Росевичами и выехал на Слоним.
ГРАДЧАНЫ. 15 ФЕВРАЛЯ
Ко дню объявления королем Вацлавом декрета о споре Ордена с Польшей и Великим Княжеством Литовским собрались в Праге крыжацкие, польские и литовские посланцы. Представлявшие Витовта боярин Ян Бутрим и нотарий Миколай Цебулька ехали из Кракова вместе с посольством Ягайлы, вместе и остановились на постоялом дворе в Старом месте, неподалеку от Карлова моста.
Девятого утром чем попышнее оделись и направились в Градчаны, во дворец, слушать Вацлава. Ничего выгодного для себя от королевского решения не ожидали, предсказывали, что Вацлав рассудит несправедливо, на корысть орденской стороне, но король всех поверг в изумление — и выступавших от имени Ягайлы познанского епископа Альберта Ястшембца, и королевского маршалка Збышека Брезинского, и Бутрима с Цебулькой, и крестоносцев, возначаленных великим госпитальничим Вернером фон Теттингеном. Всем одинаково утер нос, всех в равной мере ошарашил. Вышел к послам, поморщил пухлые губы и без тени стыда на землистом от разгульной жизни лице сообщил, что ожидаемого послами решения он принять не успел, ибо вопрос непростой, а у него своих дел в предостатке. И ушел. Все три одураченные посольства надолго онемели, потоптались, приходя в себя, облаяли мысленно Вацлава бараном, дубиной, подлецом и покинули дворец. Вернувшись на постоялый двор, сели раздумывать, что делать: настаивать на декрете или отъезжать домой? Справедливое решение Вацлав не примет, говорил маршалок Збигнев Бжезинский, а настаивать ради несправедливого — какая же нам польза? Пусть лучше Вацлав выглядит глупцом, чем мы простаками. Решили отъехать. Но вечером прибыл дворцовый гонец с извещением — король объявит декрет через неделю, пятнадцатого февраля. Только и оставалось расхохотаться: то четыре месяца балде не хватило, то неполной недели достаточно; не зря у него все вкось-вкривь идет.
Скоро от сочувствующих полякам чешских панов узналось, что орденский посол Вернер фон Теттинген ежедневно встречается с маркграфом моравским Йодоком, а Йодок же пользуется немалым влиянием на короля. Сомнений не вызывало, ради кого постарается враждебный польской Короне мстительный маркграф. Узналось еще, что король Вацлав сам принял Теттингена и уделил беседе с ним целых полдня — это при своих-то якобы важнейших делах, и выплыло, что этот же Теттинген еще в октябре прошлого года, когда Вацлав вдруг предложил свое посредничество для замирения начавшейся между крыжаками и Польшей войны, привез королю гостинец из Ордена — шестьдесят тысяч флоринов. Стало ясно, что сейчас фон Теттинген требует возмещения. И все немецкое сочувствующее Ордену окружение Вацлава как-то согласно и дружно задвигалось, засуетилось, пошло надавливать на слабую королевскую волю.