Назавтра войска короля и Витовта стали на привал у Домбровского озера. Солнце пекло нещадно. Все хоругви занялись купанием коней, и сами не выходили из воды. За озером высились мощные стены и башни Гильгенбургского замка. Было объявлено, что город забит множеством прусских немцев и добром; никому не заказывалось идти за добычей. В седьмом часу, когда стала падать жара, рыцарство устремилось на приступ. Ни ядра, ни стрелы, ни копья горожан не смогли сдержать ярого натиска воинов, горевших мщением за разгром крестоносцами Добжинской земли. Храбрецы лезли на стены, разбили ворота, и скоро тысячные толпы шляхты вошли в город. Вслед за ними понеслись пустые подводы. Отчаянное сопротивление немцев мгновенно было затушено мечами. Через два часа из города вывели пленных, вывезли запасы кормов, вещи, и он запылал. Всю ночь играли огненными отблесками озеро и река, и за десяток верст разносился свет зловещего полыхания.
Утром хоругви хоронили погибших, делили добычу, били на мясо выведенные из города стада; король милосердно дал волю всем худородным пленникам, оставив в цепях только рыцарей и орденских братьев. Опять до вечера жарились под солнцем, купались, заменяли больных лошадей, дремали в палатках и под телегами; все было спокойно, немцы не подступали, тревоги никто не трубил.
Пользуясь отдыхом, великий князь собрал князей и панов, ведших хоругви; пришли и татарские ханы — Джелаледдин и Багардин. Сидели на поляне, очищенной от народа, даже кольцо стражи, охранявшей совет, было удалено, чтобы не слышали, о чем идет речь.
— Через день, два, а может, и завтра,— говорил Витовт,— грянет битва. Всякий возможен исход. Могут и нас пробить клиньями, раздвоить, растроить, взять в «котлы» и «клещи». Наши хоругви не умеют, как татары Джелаледдина и Багардина: наступать, вдруг отрываться, вновь нападать. Наши если бьют — так во весь дух, но уж если бегут — то опять во весь дух. Так что, князья и полковые папы, скажите своему боярству: стоять, будто в землю по колени зарыли! Но и все войско уложить трупами нам нельзя. Поэтому, если вас крепко погонят, отходить будете к обозу и уже там держаться намертво! Там шесть тысяч мужиков с цепами и топорами — любую броню перемолотят. И каждый должен знать: кто с поля умчит — ненадолго спасется, прикажу сыскать и повесить!
Замолчал, отрешаясь от мрачных своих мыслей, оглядел соратников, весело засмеялся.
— Что потускнели, вы ж не побежите!
Вновь замолчал, сжал ладонями виски, словно силился вспомнить, что еще хотел сказать им на этом последнем совете, расчувствовался и, доверительно, бережно выговаривая слова, сказал: