В зале было много народу, за столом президиума сидел председатель, его заместители. Мальцев кивнул залу, президиуму, сел в четвёртом ряду недалеко от двери. Мне было очень интересно знать, какое влияние будет иметь Терентий Семёнович на ход собрания. И как я ни вслушивался в речи колхозников, я не находил малейших оттенков зависимости односельчан от своего высокого земляка. Молодой механизатор, критикуя кого-то, кивнул в сторону Мальцева: «А Терентий Семёнович мог забыть, так что же… пусть там борона и валяется…»
Долго и скучно говорил председатель колхоза. Этот и вовсе не упомянул Мальцева. Может, он умышленно не хотел по пустякам задевать высокое имя, может, не понадобилось. Мальцев не выступал. Он и вообще выступает редко — и только по делу, и говорит мало, — речь его густо уснащена мыслью.
Выходили из клуба так же, как и пришли, — незаметно, без каких-либо церемоний. Я и тогда, но особенно, сейчас, всё больше отдаляясь от той памятной и дорогой для меня встречи, поражаюсь этой удивительно точной норме отношений, какая существует между Мальцевым и его земляками. Эта норма искренне правдива и благородна в самой своей основе. Случай-то очень уж разительный; пожалуй, не существует другого примера, где бы судьба так высоко вознесла простого деревенского человека над его земляками. В других подобных примерах возвеличенный уезжает, отдаляется от своей среды, где-то витает в других сферах, а потом, случается, наезжает в родные пенаты. Тут, конечно, всё другое: и как бы ни старался счастливец опрощаться, подлаживаться под своих, он уже не может влезть в прежнюю шкуру, — остается самим собой, чужим. Мальцеву не надо влезать в свою прежнюю шкуру, он из неё не вылезал; он всегда был самим собой и самим собой остаётся. А натура его так глубока и так широка, что никаким колебаниям внешнего порядка не поддаётся. Судьба бросает на воду камни, круги расходятся, но ширь так велика, так безбрежна — круги остаются незаметными. Не замечает их и сам Мальцев. Ему хоть и ещё десяток регалий — он будет прост, внимателен, отзывчив и доступен. Мальцев — это русский человек в его самых характерных и существенных чертах.
Мы шли с собрания улицей, освещённой окнами домов. Терентий Семёнович сказал с недовольством, почти с раздражением:
— Много мы заседаем. И не можем говорить коротко, только о деле. Вот что плохо.
— А вы бы сказали об этом. Вас бы послушали.
— Ну, это, знаете, неудобно. Вообще, я не люблю поучать.
И снова мы были одни на его половине. Мне уже кто-то приготовил постель на кушетке, но мы ещё долго говорили о том, чего нам не хватает, как много нам ещё предстоит изжить недостатков.