Княжна даже подумала, не отослать ли вызванную для помощи в переодевании Агриппину, тогда у неё появится возможность хотя бы наспех просмотреть находку. Но вдруг княгиня этому удивится и сама наведается к Соне в комнату, чего бы той сейчас вовсе не хотелось.
Понятное дело, маменька не станет проводить в её комнате обыск - с чего бы вдруг, не оттого же, что Агриппина увидела её в пыли? Но если бы Мария Владиславна что-то заподозрила, она просто потребовала бы у Сони отчета. И дочь не посмела бы её ослушаться, рассказала бы все, что знает. А если маменька захотела бы отобрать находку дочери, то и её пришлось бы отдать...
Теперь же княжне отчего-то было приятно и весело оттого, что ничего подобного не произошло, и она обладает тайной, о которой никто из домашних даже не догадывается. Подумать только, иметь под самым боком секретную лабораторию деда Еремея и не подозревать об этом!
Глава вторая
Граф Дмитрий Алексеевич Воронцов явился к обеду вместе с каким-то пожилым господином лет пятидесяти, высоким, худощавым с проницательными умными глазами, в которых однако пряталась некая загнанность. Словно он постоянно ожидал от жизни какого-нибудь подвоха, и потому не шел по ней решительно и смело, а осторожно перебирался как по льду замерзшей реки. Проверяя при том, не окажется ли на пути запорошенной снегом полыньи.
- Иван Петрович Кулагин, - представил его Астаховым Воронцов и так взглянул на Софью, что она поняла: граф задумал очередной "жизненный опыт", как он называл свои проделки.
Иначе и не скажешь. Воронцов любил сталкивать между собой людей, отличных не только по характеру и имущественному положению, но и людей разных по происхождению, по совершенно отличным взглядам на жизнь.
Сам он предпочитал в это время находиться как бы в стороне, чтобы посмеиваясь наблюдать за разворачивающимся перед ним действом, как если бы его разыгрывали для него нарочно приглашенные актеры.
- Самой умной книгой я почитаю труд Аристотеля "О душе", - любил говаривать он. - Умный грек немало наблюдал людей, чтобы в совершенстве знать их психические стороны.
- В совершенстве знать эти стороны невозможно, - спорила с ним Соня, потому что психическая сторона человека слишком хрупка и многообразна, слишком переменчива и необъяснима.
- Вы, княжна, слишком увлекаетесь софистикой6, - дьявольски ухмылялся он: граф обожал её дразнить.
- При чем здесь софистика, - сердилась Соня, - я всего лишь, так же, как и вы, высказываю свое мнение.
Что за цель преследовал он на этот раз, оставалось только гадать. Может, хотел показать Соне, как она смешна со своими пристрастиями, тягой к истории, к независимости, стремящаяся быть отличной от других девиц, вполне удовлетворенных своей маленькой ролью в жизни общества?