В Менаджо он завтракал, о чем-то разговаривал с маршалом Грациани и думал, прохвост ли и этот маршал или просто тяжелый дурак. «У других Эйзенхауэры, Монтгомери, Роммели, Жуковы. Мне и тут не повезло». Маршал за что-то сердился, прежде маршалы никогда не сердились в разговорах с ним. Он сначала слушая, потом, к собственному удивлению, перестал понимать: прислушался — и все-таки не понимал. Этого с ним никогда не бывало. «Что такое? Надо встряхнуться!» — подумал он. Но и у него было лишь одно желание: пройти через полосу смерти, оказаться в швейцарской гостинице, раздеться, принять горячую, очень горячую ванну и заснуть. Несмотря на всю свою нелюбовь к немцам, он еле скрыл радость, когда увидел германский танк, шедший впереди грузовиков с солдатами. Однако командовавший немецким отрядом офицер сразу очень ему не понравился. Почему-то напомнил (хотя в наружности сходства не было) министра двора графа Акуароне, принимавшего участие в его свержении.
Клара еще до того умоляла этого германского офицера: они должны взять с собой дуче, доставить его на швейцарскую границу или хотя бы вывезти его в Германию. «Если эти злодеи на него нападут, вы его защитите! Вы перейдете в историю!.. Ради Бога!..» Офицер был с ней чрезвычайно сух. По-видимому, он не слишком опасался нападения, но ему смертельно надоели итальянцы, все итальянцы, и фашисты, и антифашисты. При встрече с Муссолини он холодно, хотя неуверенно, сообщил, что его отряд итальянцев вывозить не может.
— У меня нет времени для «боев» с партизанской сволочью, — сказал он. — Американцы будут здесь послезавтра,
Муссолини слушал его внимательно, однако понял его слова не сразу. «Нет времени... Американцы... с партизанской сволочью», — мысленно повторял он и вдруг покраснел: почувствовал, что офицер хотел сказать: «с итальянской сволочью».
— Я позвоню вашему начальству, — угрюмо, с угрозой в голосе сказал он.
Офицер, немного подумав, предложил ему надеть германскую шинель. «Да, да, отлично! Разумеется!» — тотчас горячо — слишком горячо — поддержала Клара. Приняв это за его согласие, офицер с легкой усмешкой отдал распоряжение фельдфебелю и отошел.
Он опять понял и оскорбился не сразу. Хотел было вспыхнуть, но снова почувствовал, что для протестов, споров, резких слов слишком устал — сказал бы не то, что нужно. Вышел из автомобиля, еще вспомнил о сундучке, велел снять его и направился за фельдфебелем к последнему грузовику. Фельдфебель бегло оглянул его, точно мысленно снял мерку, и подал ему шинель, каску, сапоги из запаса, очевидно, оставшегося от убитых. «Взять себя в руки... Сказать... Что сказать?.. И не все ли равно».