— Это, конечно, довольно странное обстоятельство, — сказал, подумав, директор. — Но все-таки не будем преувеличивать его значение. В зале были только пассажиры. Жители островка были неизвестно где. Следовательно, с таким же правом можно подозревать и их.
— Следствие и выяснит, где кто из них находился. Невиновному человеку всегда легко установить свое алиби. Если этот субъект докажет, что он был в другом месте, то все будет в порядке. Но я — и не я один — считал себя обязанным обратить на него ваше внимание.
— Вы говорите, что он вышел в четверть двенадцатого, — сказал директор, опять подумав. Помимо того что было бы гораздо приятнее, если б пожар произошел от молнии, директор теперь, зная, что потеряет место, был на стороне безработного, нищего человека. — Пожар вспыхнул в три четверти двенадцатого. Этот субъект вновь появился гораздо позднее. Где же он был после начала пожара? Что ж, он нарочно хотел своим отсутствием возбудить против себя подозрение?
— Этого я не знаю, я не следователь, — сказал дипломат еще холоднее. — Мое дело, повторяю, обратить ваше внимание на факты. Мы предполагали, что в исключительных случаях к вам переходят на островке некоторые права.
— Некоторые права у меня есть, но случай действительно исключительный. Заметьте, кстати, что он приехал на судне, плывущем под иностранным флагом.
— Не думаю, чтобы какая-либо держава создала инцидент из ареста такого человека, — сказал с усмешкой дипломат.
— А этого я не знаю. Мне жаль, что о ваших подозрениях уже слышали здесь все. Мне о них сказала заведующая нашим газетным киоском! По-моему, торопиться было незачем, тем более что убежать он никуда не может.
— А это судно? — быстро спросил дипломат.
— Оно с нефтяным двигателем, и нефти больше нет. Они еще не успели погрузить ее.
— Значит, и судно не отойдет? — почти вскрикнул дипломат.
— Нет, оно не отойдет.
Дипломат положил в пепельницу недокуренную папиросу и заметил, что у него черные ногти. Это с ним случилось, верно, в первый раз в жизни.
— Какая печальная ночь! — сказал директор. Ему хотелось, чтобы этот скучный человек ушел возможно скорее. «Я могу устроить скандал... Я способен устроить скандал... Не надо устраивать скандал», — механически говорил он себе. Наклонился к свече, чтобы закурить, и, мигая, увидел на бутылке надпись: «Chambertin»...
Ему почти до слез стало жаль вина, себя, жизни.
— Если война объявлена, мы погибли, — сказал дипломат.
— Зачем такие мрачные мысли?
— У меня к вам есть просьба — сказал дипломат, еще помолчав. — Я везу с собой некоторые документы. В случае войны и высадки они никак не должны попасть в чужие руки. Наш вековой обычай предписывает в таких случаях сжигать бумаги. Где я мог бы это сделать?