Но и болота не останавливали строителей дороги. Они смело вскрывали топи, сыпали в воду, в дурно пахнувшую грязь тысячи кубометров камня, гравия, стелили гати, вбивали сваи. И вот через предательские трясины пролегло в конце концов прямое, как стрела, шоссе с бело-чёрными рядами столбиков по обеим сторонам.
Шоссе уходит все дальше от города, от берегов Охотского моря на север, на восток и опять на север. Сотни и сотни километров в глубь материка.
По шоссе бегут машины, они везут горнякам и лесорубам, строителям и охотникам, механикам и звероловам, разведчикам и рыболовам — членам огромного коллектива севстроевцев — всё, что нужно им для работы и жизни в этом трудном, но богатом крае. Медленно движутся прицепы с разобранными экскаваторами, идут самоходом бульдозеры, грузовики везут лебёдки, ковши, котлы. То там, то здесь машины сворачивают на боковые дороги и скрываются в лесных распадках. И только по указателю, прибитому где-нибудь к столбу, можно узнать, что тут недалеко лесоразработка, завод или прииск.
Резвая полуторка полевой партии Ускова шла почти без остановок два дня и две ночи. Шофёр Семеныч спал в кабине час или полтора в сутки, останавливая машину где-нибудь у ручья. Просыпаясь, он выскакивал из кабины, обливался до пояса холодной водой и опять на целый день садился за руль.
К концу второго дня дорога заметно ухудшилась. Автомобиль пошёл совсем тихо. Когда машина останавливалась и Семеныч выключал мотор, удивляла странная тишина, царившая кругом. Не шумели ветвями деревья, не слышно было птиц и всего того весёлого гомона жизни, который так обычен в лесах. Что-то загадочное было в глубоком молчании природы. Становилось немного жутко и хотелось говорить шёпотом.
Однажды, проснувшись на рассвете, Петя почувствовал, что машина стоит. Снаружи доносились приглушённые голоса. Один — чёткий и выразительный — принадлежал дяде, Ускову. Другой — густой, неторопливый и окающий, какой встречается у волжан, — был незнаком
— Лошадей хороших получил? — спрашивал Усков
— Будто хороших… Все больше наши, полуякутки Маленькие, но выносливые. И до корму неприхотливые. Не знаю, будешь ругать меня, Василий Михайлович, или нет, но взял я вместе с табунком и жеребчика. Говорят, он хорошо табун держит. Норовистый, но строгий. Уж никакая лошадь не отобьётся: закусает, а не пустит. Чисто фельдфебель старорежимный, дисциплину в строю держит. Хоть и неспокойно с ним, но взял.
— Что ж, взял так взял… Тебе забота, да, пожалуй, Луке Лукичу.
— Так и он с вами?
— Лука Лукич? А как же! Ты ведь с ним всё-таки знаком?