— Да, конечно, но это будет уже совсем не то! — промолвила Элиза, с трудом сдерживая слезы. — Нет, не могу понять ее! Не могу! Это выше моих сил!
Элиза зажгла факел и отправилась на кухню, в свое любимое прибежище.
— Эге! А это еще что такое? — воскликнула Элиза, услышав, как в парадную дверь застучали.
— Срочное послание! — ответил голос с явным гасконским акцентом.
— Ну надо же! Это опять вы! Что вам угодно, мой мальчик? — сурово спросила Элиза, выходя на крыльцо. Она снова пребывала в дурном расположении духа.
Одежда Эрнодана де Гастаньяка была покрыта толстым слоем пыли. Он приехал в сопровождении одного Лафортюна, который ожидал его, даже не слезая с лошади.
— Приказ его величества! Я должен передать записку в собственные руки мадемуазель Батистины де Вильнев-Карамей! — вежливо помахал шляпой перед Элизой молодой рейтар.
— Да, сударыня! — набивал цену Лафортюн, коротко хохотнув. — Король еще добавил: «Поезжай и ты, мой славный Лафортюн, и помоги нашему бравому корнету выполнить эту трудную миссию! Да хранит вас Бог!» Так и сказал, ей-ей!
Эрнодан де Гастаньяк бросил на солдата взгляд, не предвещавший ничего хорошего, а Элиза в знак полного бессилия воздела руки к небу.
— Хорошо, поднимитесь наверх, господин корнет, вторая дверь налево. — А вы, друг мой, слезайте с коня и идите на кухню, выпейте стакан вина.
— О, вы так добры, сударыня! Мы порядком замерзли, и это так же верно, как и то, что меня зовут Лафортюн. У меня прямо-таки нос отваливается! И руки окоченели!
— Король! Король! — бормотала Элиза, семеня на кухню и не обращая никакого внимания на болтовню Лафортюна. — Что-то мне все это не нравится! К чему вся эта суматоха накануне свадьбы? Как-то не по-христиански!
«Мое сердечко!
Я все время думаю о тебе. Завтра тебя ждет сюрприз. Я так хочу услышать твой смех.
Пленник.
Словечко, написанное твоей милой ручкой и переданное надежным гонцом, наполнит радостью сердце несчастного, лишенного возможности увидеть твои глаза. Я так скучаю».
Батистина подошла к окну, чтобы еще раз прочитать записку. Нежность, сквозившая в каждой строчке, в каждой буковке, потрясла ее. Ей даже показалось, что она слышит, как хрипловатый голос произносит слова коротенького письмеца.
Она подняла голову и обернулась к печально застывшему у двери Эрнодану. Глаза Батистины сияли от радости. Они казались еще более синими и огромными, чем обычно.
— О, я все понял! Я не могу бороться! — прошептал Эрнодан, в упор глядя на нее.
— О, друг мой! Мой дорогой друг, вы так утешили меня вчера! Не сердитесь на меня… Я ведь даже не поздоровалась с вами! Какая же я ужасная эгоистка! — закричала Батистина, бросаясь к юноше и сгорая от стыда: она поспешно вырвала у него из рук записку, совершенно забыв о нем самом.