Кир обнял меня и повел в танце.
— Сколько тебе было, когда ты сюда попал? — я начала разговор, пытаясь развеять тягостную атмосферу напряжения и скованности между нами.
— Около четырнадцати, — хрипло ответил Кир.
Я кожей чувствовала его взгляд, и мне хотелось взмолиться: «Не смотри так на меня! Род далеко не дурак. Он все видит».
— А сейчас сколько?
— Тридцать два, — Кир постепенно оттеснял меня к дальнему углу комнаты, чтобы не маячить перед глазами своего босса. Наивный… Тот увидит нас везде.
— А родители?
— Погибли.
— Восемнадцать лет, — тихо резюмировала я, — и ты все время жил на спутнике?
— Да. Постоянно, — Кир прижал меня крепче, и я почувствовала бедром его напряженные каменные мышцы.
— Трудно было?
Наши отрывистые короткие фразы, произносимые грустными тихими голосами, странно будоражили… Как будто я стала собой, как будто с ним я могу не играть и не притворяться. Мурашки побежали по коже. Я вдруг представила, что он тоже выживал в аду эти восемнадцать лет, и еще неизвестно, кому было хуже… Я вот здесь три месяца, а меня уже не узнать.
— Не знаю, с чем сравнивать… — Кир помолчал. — Я почти не помню другой жизни.
— А я помню, — тихо прошептала я.
Музыка закончилась, и Кир нехотя разжал руки. Я нацепила на лицо обычную маску легкомысленной девчушки и пошла по направлению к Роду.
* * *
Со временем я стала замечать, что Род намеренно провоцирует Кира. Когда мы играли в карты или смотрели театральную 4D постановку, он, как будто ненароком, целовал мою шею, трогал грудь, гладил бедро… Иногда он просил меня станцевать перед всеми и наслаждался напряженным видом Кира, который не мог оторвать от меня глаз.
Появилась новая интересная игра? Род играл с ним, как с несмышлёным щенком, проводя перед носом куском ветчины. Но на мне пока ничего не отражалось… Тем более что ночью я его изо всех сил убеждала в своей любви и страсти. Как же я его боялась!
Я заперла свой ужас в самом дальнем и глухом уголке своего сознания. Иначе, если бы действительно принимала близко к сердцу и впускала внутрь все, что творилось вокруг, я принялась бы безостановочно биться головой о стену, крича и стеная…
Порой мне кажется, что Род меня даже любит. Странной, какой‑то уродливой извращенной любовью. Иногда после жестокости и боли он исступленно целует и гладит оставленные им же синяки и шепчет: «Красавица моя, нежная моя, хрупкая моя…». И меня бросает в дрожь от его ласковых интонаций и лихорадочных слов.
Иногда, когда мы ужинаем вдвоем, он долго пристально смотрит на меня через стол, как будто гипнотизируя. Я ничего не могу прочитать в его ледяных сумасшедших глазах, и это пугает до чертиков. Он приказывает раздеться, ставит на стул, а сам садится в кресло и рассматривает, как изящную фарфоровую статуэтку. И молчит. Тяжело, тягостно и зловеще. За эти долгие минуты я успеваю передумать все, проститься с жизнью и опять обрести надежду… Что происходит в это время в его голове?