Я ехал с предубеждением... Я думал о том, что равнодушные учителя порождают равнодушных учеников. Что равнодушие подчас идентично жестокости. А жестокость долго не раздумывает, она наносит удар.
Я пришел в общежитие интернатских учителей, где жила учительница Лилия Евстифеева. Ее я не застал. В комнате стояли чемоданы, лежали платья, пахло сборами, нафталином, отъездом.
— Она уезжает завтра вечером, — сказали мне.
— Куда?
— Кажется, в Москву, а затем в Саранск.
— Надолго?
— Кажется, навсегда.
Предубеждение росло, как снежный ком. Еще немного — и оно обрело бы твердые черты уверенности... Ее ученик совершил такое, а она убегает. Уходит, чтобы не портить себе нервы.
В этот же вечер я познакомился с Лилией Евстифеевой, следующим вечером я провожал ее в Москву. Провожал ее не я один — учителя, ученики, просто знакомые по городу... Среди них была длинная, нескладная девочка, она стояла чуть поодаль других и плакала.
— Чего ты плачешь? — спросил я.
Она помолчала, помялась, потом, всхлипывая, пряча покрасневшие глаза, пробормотала:
— Самая хорошая учительница уезжает...
И все люди, что провожали эту женщину, прощались с ней с подлинной сердечностью и сожалением.
Теперь я уже знал почему.
Потому что Лилия Евстифеева — педагог, может быть, и не очень опытный, но серьезный, честный, преданный своему делу, потому что она просиживала часы внеурочного времени с этими ребятами, потому что она покупала им билеты в кино и доставала для них книги, потому что никакой ее прямой человеческой и педагогической вины в совершившемся нет. А если и есть какая-то педагогическая вина, то восходит она к общей педагогической вине, вернее, беспомощности перед сложнейшими проблемами воспитания пятнадцати-шестнадцатилетних, людей самого трудного возраста, называемого переломным.
Во всяком случае, если она и являла какой-то пример своим ученикам, то это был пример бескорыстия, неравнодушия и доброты.
«До тебя я жил как бы во сне, не думая, красивый я или нет, хороший или плохой. Да и вообще мало о чем думал в этой части жизни. Я многим увлекался, и у меня не оставалось времени на это.
Сейчас я не могу без тебя. Я хочу, чтоб ты скорее меня поняла, мои интересы и увлечения. Тогда нам будет очень весело».
Это писал Володя Дроженин Зое. По словам людей, его знавших, он не был ни хулиганом, ни человеком с нравственными или психическими отклонениями, ни даже просто грубым, злобным парнем. Был он, по словам этих людей, молчалив, замкнут, самолюбив, характером мягок, привязчив, в себе не уверен, читал много, без разбору; по статистике, он идет на первом месте по числу прочитанных книг. Увлекался фотографией, в ночь перед убийством печатал до рассвета фотографии Зои.