— Знаешь, Джейк не будет возражать, если ты останешься на ночь, — сказала Эмили, бросив на Джейсона испытующий взгляд.
Тот спокойно, без капли эмоций взглянул в ответ и пожал плечами:
— Мне это неинтересно.
В его словах и выражении лица не было ничего: ни раздражения или обиды (как если бы он был оскорблён несправедливым предположением), ни смущения (как если бы Эмили угадала).
— Я думаю, Эмили, — продолжил он тем же механическим тоном, поднимаясь с пола и отходя к окну, — что я действительно поступаю нечестно по отношению к тебе. Ты очень открытый человек. Я устроен иначе. Тебе не дают покоя те вещи, которые ты обо мне не знаешь? Хорошо. Я расскажу. Там нет ничего интересного, поверь. Просто неприятные события, которые не очень-то хочется вспоминать.
— Джейсон, не надо… — извиняющимся тоном проговорила Эмили.
— Ты первый человек, которого я могу назвать своим другом, и это будет, как минимум, справедливо по отношению к тебе. Я вырос в состоятельной семье, ты права, если можно назвать семьёй то, что у меня было. Я не знал ни одного своего родственника, кроме отца. Он много лет назад рассорился с моим дедом, бабушка давно умерла, с сестрой и братом он тоже не поддерживал отношения. Бабушка происходила из очень старого и богатого семейства, среди её предков и отцы-основатели, и основатели «Standard Oil». У неё в доме порядки были строже, чем при английском дворе. Она требовала от мужа и детей неукоснительного соблюдения этикета. Был такой сорт американцев… До сих пор есть. Мой отец не был столь фанатичен, но, тем не менее, в нашем доме тоже придерживались строгих правил. Отец… он нуждался в них, я так думаю. Это готовые образцы поведения, так ему было проще. Он вообще воспитывал меня довольно необычным образом. Если бы я ходил в школу или играл с детьми соседей, надо мной смеялись бы. Но этого не было — я ни с кем не общался, кроме отца, нескольких его друзей и учителей. Когда отец умер, мне по завещанию не досталось ничего. Вот и всё. Поэтому мне пришлось многое поменять в жизни.
— Почему он так поступил с тобой?
— У него было строго определенное мнение, что я должен делать дальше, как строить свою жизнь. Практически, по его образцу. Я думал иначе. Мы ссорились из-за этого. Отец был болен, знал, что умрёт через несколько месяцев, и знал, что я практически не приспособлен к самостоятельной жизни. Мне было семнадцать, но я был, по сути дела, ребёнком. Он завещал всё трём учебным заведениям. Он думал, что не оставляет мне выбора и что я вынужден буду учиться дальше. В завещании даже было перечислено несколько университетов и специальности — если бы я поступил туда, то мог бы получать финансовую поддержку от вузов, которым достались его деньги.