Однако, даже двадцатилетняя давность проживания в городе не освобождала крепостного от ярма рабства. Не таково было положение на Западе, где уже в средние века крепостной считался свободным, если ему удавалось прожить беспрепятственно в городе год и один день. Города Шпейер и Вормс добились права на свободу для проживавших в их пределах беглых крепостных, в случае вступления их в брак с местными горожанами. Считался свободным также каждый житель города, к какому бы состоянию он ни принадлежал, если он покупал на свое имя дом в городе. В этом смысле следует толковать две средневековых поговорки — «городской воздух делает человека свободным» (Stаdt luft mаcht frеi) и «за ограду города петух (символ крепостной зависимости) никогда не перелетает». Таким образом город, сыгравший на Западе столь значительную роль в деле освобождения крепостных, в России был совершенно лишен этого значения.
Крепостной, безвыездно проживавший в Петербурге десятки лет, должен был неизменно отсылать свой оброк на родину или относить деньги в столичную контору своего барина; иначе ему не выдавался паспорт, отсутствие которого или даже просрочка грозили крестьянину арестом и высылкою, как беспаспортного, со всей семьей, по этапу, на родину. «Беспаспортные», то есть беглые, проживавшие без документов, были редким явлением в Петербурге, переполненном агентами царской полиции. Укрывательство беглых преследовалось законом очень строго. Дворника, «за впуск беглого или беспаспортного», сдавали в солдаты.
Особенной требовательностью в отношении оброка отличались мелкопоместные дворяне. Самая незначительная просрочка платежа уже грозила их крепостным рядом бедствий. К тому же у мелкопоместных дворян размер оброка всегда был выше, нем у крупных владельцев, так как «обремененный долгами рабовладелец или феодальный сеньор высасывает больше, потому что из него самого больше высасывают». Это обстоятельство отметил в 1818 г. Н. И. Тургенев, записавший в своем дневнике, что «крепостные крестьяне людей знатных находятся по большей части в лучшем против других положении, хотя и в сем случае могут быть печальные исключения». Декабрист В. Кюхельбекер, лицейский товарищ Пушкина, в своих показаниях Следственной Комиссии также отметил, что «угнетение истинно ужасное (говорю не по слухам, а как очевидец, ибо живал в деревне не мимоездом), в котором находится большая часть помещичьих крестьян, особенно же господ мелкопоместных и среднего разбора (исключая миллионеров и то не всех) и совершенно бедных».
Известный Денис Давыдов описывает следующий случай, характерный для отношения мелкопоместных дворян к их крепостным: «В 10 верстах от моей деревни есть село, называемое Дворянская Терешка, — писал из сызранского уезда Давыдов приятелю Пушкина — кн. П. А. Вяземскому в мае 1834 г. — В этом селе живет целая колония мелкопоместных дворян; между ними есть один отставной гусарский майор Копиш, у которого душ до 10 крестьян. В этот голодный год он рассудил весьма и благородно и естественно кормить их на свой счет, не полагая, чтобы из этого могла возникнуть какая-либо и от кого-либо ему неприятность. Что же вышло? Несколько дворян являются к нему с объявлением, что они хотят подать на него просьбу правительству, как на неблагонамеренного человека, старающегося возбудить черный народ к бунту, — Тот не понимает, спрашивает: когда, почему, отчего? и пр. — и они ему толкуют так: «у наших крестьян нет ни куска хлеба, мы ни зерна не даем им на пропитание, а вы своих кормите; знаете ли, какое это преступление? Знаете ли, какое последствие из этого выйти может, милостивый государь?» — «Знаю, — отвечает тот, — последствие то, что мои крестьяне живы будут, а ваши или помрут с голода или разойдутся просить милостыни». — «Нет, сударь, это ничего, это плевка не стоит, а вот что: наши крестьяне, узнав, что вы своих кормите, а мы не кормим, взбунтуются и этому причиною будете вы. Вы, сударь, бунтовщик, посягатель на спокойствие государства, язва государственная, стыд дворянского сословия, и мы сейчас идем писать на вас донос губернатору». — Какова выходка? — Натурально тот продолжал кормить крестьян своих, а этим кто-то растолковал, что за такой донос им же будет плохо и уговорил их оставить дело in stаtus quо».