Эх, хорошо бы напустить сотню-другую этих «летающих крыс» на тех, кто придумал весь этот «мирный атом»!
Ночью мне снились «летающие крысы» преследующие одного моего знакомого журналиста, который когда-то, еще до катастрофы, кропал продажные статейки о пользе и прогрессивности АЭС в Донском крае.
Лысоватый репортер мелко сучил коротковатыми ножками, улепетывая от серого монстра-птеродактиля, клюющего «журналюгу» сверху.
Так ему! так! — совершенно не по-христиански думала я.
После долгих раздумий решила посетить свою любимую конно-спортивную школу. Раньше не ходила туда., по той же причине как и к поэту Ершову и в клуб «Лила». Боялась будоражить счастливые воспоминания. Хотела, чтобы прошлое так и осталось светлым, незапятнанным. Поэтому боялась приходить туда, к моим любимым лошадкам. Но теперь надо попрощаться хотя бы с их костями.
Вот стою перед ржавыми воротами ипподрома на улице Варфоломеева. Как все заросло бурьяном! Даже скакового поля не видно. Я взобралась на окаменевшую от времени кучу навоза чтобы все-таки увидеть поле. Оно как африканская саванна заросло группами молодых деревьев. Большие кусты выросли на старте. Нашей любимой десятой конюшни, в которой я провела все детство, за этими зарослями не видно совсем.
С трудом раздвигаю траву, пробиваюсь к конюшне. А ведь раньше здесь был асфальт по которому мы шагали лошадей. Водонапорная башня проржавела и упала — лежит себе поперек бывшей дороги. Ржавая коневозка стоит. Вот и ворота нашей конюшни. За ними мертвая темнота и тишина. Почему так темно? Как в пещере у негра. Наверное оттого, что стекла заросли пылью и свет не пускают.
Ни звука. Пахнет сыростью и тленом, через который пробивается слабый запах травы. Наощупь захожу в проход между денниками. Здесь должны лежать кости лошадей. И точно. Что-то белеет в сумраке крутыми ребрами. Длинный череп в истлевшем недоуздке.
Лошадь, судя по всему стояла на развязке и подохла.
Но вдруг, о ужас, в полной тишине раздался скрип. Прозвучал он как удар грома! Я тихо двинулась по направлению звука. Увы, это просто игры сквозняка со старой дверью в нашу тренерскую каптерку. На пороге спотыкаюсь об гору пустых бутылок. Их тут море — толстым слоем лежат по всему полу.
На драном кресле сидит труп, запрокинув лысую голову. Лицо объедено крысами, но по неизменной кожаной куртке можно догадаться, что это наш завхоз. Бедный Мурман — не успел бежать. А может и не хотел? Жалко было лошадок бросать? Зато и умер не столько от радиации, сколько от любви к Бахусу. Как видно он перетащил в свою каптерку содержимое всех окрестных винных магазинов. Хорошо человек погулял напоследок. Царство ему небесное. И не только ему. Напротив мои глаза различили труп другого счастливчика. Он покоился головой на столе уставленном мутными стаканами. По землистой кепке узнала старого алкаша Дядю Васю по прозвищу «Чтоб ты сдох». Тоже вволю оттянулся перед смертью. В предманежнике лежит с бутылкой в мумифицированной руке какой-то неизвестный. Скорее всего это еще один алкаш, только молодой — Бэшка. Он запомнился мне внешностью молодого неандертальца. В его словаре было тридцать слов, как у Эллочки-Людоедки, половина из них мат. Такого не жалко.