Герр Леманн замолчал, беспокойно перебирая пальцами край клетчатой скатерти. Вика заметила, что глаза его поблескивают, и поспешно отвела взгляд.
- После войны я хотел его уничтожить, - признался он. - Я боялся его.
- Но он до сих пор тут, - Вика посмотрела на овальный медальон с брезгливостью, как на насекомое.
- Это мое прошлое. Никакая это не история, все еще слишком близко, чтобы назвать историей и отмахнуться. Это мой жетон. Это я там был. Ты молодая В каком году ты родилась?
- В 87-м.
Герр Леманн кивнул:
- Вот видишь. И все равно тебе больно. А у меня вся жизнь про-шла под этим знаком. Было, конечно, много хорошего. Моя София, и дети. Я выучился в университете, встретил ее. У нас родились сыновья.
- Она ведь не арийка. Болгары
- А я разве говорил, что был идейным? даже не обиделся герр Леманн на ее выпад. - После той войны прошла целая жизнь. Моя жизнь. Но я знаю, что война Все те жизни так и остались непрожитыми. Неужели ты думаешь, я этого не понимаю? Проще всего сказать был приказ, мы ничего не решали Но так нельзя. Я виноват. Своих сыновей я воспитывал Я старался изо всех сил. Они стали врачами. Как ты помнишь, один из них хирург, а другой педиатр. Это хо-рошо. Они, наверное, спасли многих людей. Не так уж много мне есть поводов для гордости. Но сыновьями я горжусь. И студентами.
- Они знали? Про вас? Студенты в требовательном голосе Вики было что-то от допроса, но герр Леманн никак на это не реагировал.
- Ну, я не сообщал им с порога: «Здравствуйте, я Арне Леманн, унтер-офицер Вермахта, а теперь откройте свои учебники». Но когда спрашивали напрямую, что делал во время войны, я никогда не юлил.
Говорил ли он правду, и сколько правды он говорил, и о какой части умалчивал Вика не знала. И даже не уверена уже была, хочет ли знать. Она вспомнила своего дедушку Колю, танкиста, прошедшего всю войну до самого Берлина. В сорок третьем дедушка участвовал в самом крупном танковом сражении в мировой истории, битве на Курской дуге. Это для Вики Курская дуга была «сражением в истории», для него она, видимо, навсегда осталась огненным котлом из взрывов и покореженного металла, в котором сварились заживо тысячи таких же ребят, как он. Конечно, воображение могло нарисовать Вике и грязь, и ночной промозглый холод в окопе, и голодное урчание желудка, и звон осатанелых комаров, и стертые в кровь ноги, и красную от крови вату, примотанную к голове нечистым бинтом. Натирающий подбородок ремешок от каски, взрывы, и вскрики от кошмаров, и песок в глазах от бессонных ночей, которым несть чис-ла Но когда еще в детстве она спросила у дедушки, как это было, он промол-чал, погладил ее по головенке своей трехпалой рукой со шрамом и посмотрел внимательно-внимательно. И Вика поняла, что спрашивать больше не надо. Она не спрашивала. А теперь, после смерти дедушки, осталось только несколько медалей и грамота, подписанная самим Сталиным. Вика еще помнила, как на 9 мая дедушка доставал все это из коробки, медали протирал фланелькой, а на грамоту просто смотрел. А потом доставал бутылку водки и пил, молча и тя-гостно. В другие времена это был человек резкий, веселившийся и гневавшийся сполна, без удержу. Но День Победы был для него каким-то другим праздником, не тем - с гвоздиками и салютами, - что праздновала вся страна.